Киммерийская крепость
Шрифт:
— Хорошо, — нахохлившаяся Даша покорно поднялась. — Ты на меня не злишься?
— Да за что же?!
— Ну… Это ведь из-за меня всё…
— Какая чушь, — сердито сказал Гурьев. — Какая чушь. Марш книжку читать, пока тебе ещё что-нибудь в голову не залезло.
Громко постучав кулаком в косяк, в комнату вошёл Денис:
— Всё путём, командир. Чай пьёте?
— Уже. Опоздал.
— Да? Это плохо. А к после чаю чего не найдётся?
— Товарищ Шульгин. Я мораторий объявил. Или ты не понял?
— А… этот… мора… тора…
— Совсем, Денис Андреевич.
У Дениса возникло ощущение, что последние слова произнёс не человек, а орудийная башня главного калибра линкора «Гангут». Тремя стволами сразу. Даша, кажется, испытала похожее чувство. Денис, прогоняя наваждение, потряс башкой:
— Виноват, командир.
— Помилован, — Гурьев улыбнулся. — Не скучайте тут. Дарья, ты за ними всеми тут присматривай. Нина Петровна одна с этой ордой мужиков не справится. Ладно? Не подведёшь меня?
— Нет, Гур, — отрицательно качнула головой девушка и улыбнулась. — Тоже мне, орда. Ни за что.
— Ты в него не втюрилась, часом? — подозрительно уставился на девушку Шульгин, когда Гурьев вышел. — Что это за «Гур» такой, а?!
— Просто мы друзья, — тихо сказала Даша. — Он такой…
— Ох, гляди, Дарья Михайловна, — остервенело погрозил ей пальцем Денис. — Ох, гляди у меня!
Явился Кошёлкин. Приветственно кивнув, старик спросил:
— Чего у вас тут физии такие?! Нина перепуганная. Что-то не в цвет?
— Можно и так сказать.
— И что же?
— Да хорёк этот, Свинцов, в школу заглядывал. И не один. Заведующая сказала – с какой-то урлой посерьёзнее. Чего-то я недоучёл, дядь Лёш, и это меня отнюдь не радует.
— Да всё ты учёл. Просто Ферзь – это такое… Ладно, хорош травить. Слушай.
Развёрнутое досье на Ферзя, собранное Кошёлкиным, Гурьеву не понравилось. Не само досье, собственно, — досье-то как раз было, что надо. Профессиональное было досье. Что же это такое, подумал Гурьев. Не должно быть такого. Чертовщина. Чертовщина. Мы же так осторожно, прямо на воду дуем, можно сказать… Или в будущем возможно и такое? Или – и не такое ещё?
— Вот, сынок, — вздохнул Кошёлкин и покачал головой. — А ты говоришь, технику – в массы. Ты представь, что такой Ферзь с твоей техникой натворить может. Один. А ну, как не один?
— Ты всей моей техники не представляешь себе, дядь Лёш, — задумчиво проговорил Гурьев. — А насчёт Ферзя ты прав. Ну, что ж, — он откинулся на спинку стула, — раз я его породил, значит, я его и убью. Иначе, значит, не получится. Только девочка ему зачем, хотел бы я знать. Чердынцева достать побольнее или для чего ещё? Или дуплет? Что скажешь, дядь Лёш?
— Ничего не скажу. Не знаю. Уж точно не Пушкина ей декламировать.
— А Свинцов?
— Этот? Босяк. Дешёвка.
— Не знаю, дядь Лёш. Может, это и не плохо, а? Каков хозяин, таков и работник. Как ты думаешь, Ферзь его полностью
— Разве можно шпану… как ты сказал? Контролировать? Ишь, ты. Её пороть надо, сынок, а не… контролировать.
— Ну, это как раз и есть весьма эффективный способ контроля, дядь Лёш, — улыбнулся Гурьев. — Видишь, я решил, что перехватил контроль, а выясняется, что нет. И это мне не нравится. Он должен был так испугаться, чтобы на все указания Ферзя продолжать натиск отвечать полным отказом. Или саботажем.
— А он и саботирует, — кивнул сыщик.
— То есть? — Гурьев заинтересованно склонил голову к плечу.
— А что ему стоило, если всё так сурово, мальчишек твоих подрезать? Да и Шульгина твоего? Подумаешь! Это с тобой не повоюешь. Так что, мыслю, напугал ты его изрядно, сынок. А я дожму.
— Соскучился ты по живому делу, дядь Лёш, — радостно оскалился Гурьев.
— Рассказал бы я тебе, — вздохнул сыщик.
— А ты расскажи, дядь Лёш. Я тебя выслушаю внимательно и с преогромным удовольствием. Тебя за что на пенсию-то попёрли?
— За старость, — усмехнулся Кошёлкин.
— Ну, это ерунда, положим, — Гурьев поморщился.
— Ерунда, не ерунда, — Кошёлкин посмотрел в сторону. — Я политику плохо разумею, Яков Кириллыч. Мне все эти песни про социально близких и далёких вот где, — он провёл рукой по горлу. — Я Нафтульку Френкеля…
— Стоп-машина, дядь Лёш. Дальше можешь не распространяться. Дальше я сам знаю. Это в каком году тебя на пенсию выставили?
— В тридцать шестом. А откуда ты грамотный такой?
— А у меня друзья такие. И сам я сообразительный.
— Ого.
— Да, дядь Лёш. Так вышло. Лучше про Арона Крупнера мне пару слов шепни, если можешь.
— Про Арона? — улыбнулся сыщик. — Про Арона могу. Крупнер – мужик серьёзный. По молодости давал перцу, с жиганами да контрабандистами, а потом ушёл от этого дела. Сначала сам рыбачил, потом артель… При НЭПе неплохо шли у него дела. И новый ветер он в момент определил, откуда дует. Из артели своей колхоз сварганил. Ну, ты ж понимаешь, колхоз у Крупнера – одно название, что колхоз. Серьёзное хозяйство, крепкое. Борька – весь в отца. Ну, да перемелется – мука будет.
— Чего вздыхаешь, дядь Лёш?
— Да вот, ходит слух, что колхозы укрупнять собираются. И рыбацкие тоже. Правда это, нет? Не знаешь?
— Правда. Только не укрупнять – реорганизовывать.
— Ну, хоть горшком назови. Нет, Арон в большой колхоз не пойдёт. Не таков Арон Крупнер.
— Ясно, — Гурьев повернулся так, чтобы Кошёлкин не видел его глаз.
— А что у тебя с ним за дело?
— Дядька Арон за свой участок фронта отвечает, я – за свой. И ты – за свой, дядь Лёш.
— Ну, — крутанул шеей Кошёлкин, — не иначе, как ты на всех трёх его девках жениться пообещал. Чтоб Арона пристегнуть?! Удивил ты меня, Яков Кириллыч. Ей-богу, удивил. Как же ты к нему в свои-то пролез?