Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4
Шрифт:
– Значит, они – монстры. Я ни с кем не играю на жизнь.
...Берия стоял под виселицей и смотрел, как оживает, цепляется за крохи жизни отвисевший свое Кремерс.
– Может быть, вернем его? – вдруг спросил Мирзоян.
– И тогда вы лишитесь славного трофея, – сказал Хлопский. – Я лично за то, чтобы историческая справедливость восторжествовала.
– Ах, как мне все это надоело, – вздохнул Мирзоян, или Дюка, как его звали коллеги.
– Я за стремянкой пошел, – сказал главный судья.
– Какие у вас творческие планы? – спросил
Мирзоян не ответил. Он стоял, запрокинув голову и вглядываясь в лицо повешенного соперника.
– Мне интересно смотреть на убийц, – сказал Берия. – А у вас такая же психология?
– Молчи, палач! – ответил Мирзоян, он не смотрел на Берию.
– Когда-то, а значит – скоро, придет молодой волк и тебя сожрет.
– Этого не будет. Я навечно останусь молодым. Самым молодым чемпионом мира, понял, мент поганый?
Слово «мент» пришло в язык позже, чем Берия ушел из мира. Поэтому он не понял его, но ощутил оскорбительность.
– Я дождусь, когда тебя тоже повесят... чемпион! – в сердцах ответил Берия. Хотя давал себе слово – забудь о мести! Это самый непродуктивный способ сводить счеты с жизнью.
Берия отошел к Майоранскому и Лядову. Они продолжали играть, не обращая внимания на разговоры у виселицы.
– Отойдем, – предложил он, – погуляем?
Его агентам не хотелось прерывать партию. Они относились к числу истинных рыцарей шахматной игры, им она не надоедала, и им неинтересны были корыстные и тщеславные расчеты великих шахматистов. После того как, намаявшись в Чистилище, они отыскали для себя шахматный угол, их жизнь приобрела новый смысл. Они даже не заметили, что эту жизнь им устроил Лаврентий Павлович, который провел с ними беседы, долгие, за ненадобностью торопиться, душевные, вытащил из них все, вплоть до мелких слабостей, и обнаружил общую для Лядова и Майоранского страсть к шахматам. Это позволило ему отправить их в шахматный лепрозорий, подальше от любопытных глаз. Ну кто будет искать агентов Берии среди шахматистов? Какой прок от шахматиста, который лишь об одном мечтает – чтобы его не трогали, не выгнали с площадки.
– Сейчас, – сказал Майоранский, – у меня проходная пешка.
И продолжал метаться руками: кнопка на часах – фигура – кнопка – фигура...
Пешка не прошла в ферзи. Лядов нашел опровержение на мастерском уровне. Берия подумал, что если в чем-то и есть прогресс в Чистилище, то в шахматной игре. Ведь мозги работают, кое-как, но работают. А это значит, что могут обучаться.
Они прошли мимо виселицы.
Палач как раз спускал с виселицы тело Кремерса, короткое, широкое костлявое тело.
Мирзоян, хоть ему не нужно бы трогать убитого, помогал палачу.
Берию охватило лукавое чувство. Оно всегда в нем жило. Если есть жертва, а даже и не жертва, а просто человек рядом, то надо его поймать так, чтобы можно было унизить. Это мальчишеское чувство. Испорченные мальчики любят подложить учителю кнопку на стул, а на приеме, ставши министром, подложить
– А ну, мальчик, – сказал Берия, – поможем главному судье, а то неловко получается.
– На это есть перворазрядники, – сказал Майоранский, который дорожил своим реноме кандидата в мастера. Лядов, перворазрядник, ничего не успел придумать, прежде чем Берия подтолкнул его к виселице. И ему пришлось подставить руки.
– И ты иди, Лев Яковлевич, – сказал Берия. – Нехорошо бросать товарища в беде. Скоро вам на задание выходить, а вы еще в бою не обтрепались.
Майоранский сделал шаг к виселице, но тут покойник, которого уже вытащили из петли и укладывали на землю, шевельнулся, будто сделал попытку вырваться.
Майоранский отшатнулся, схватил Берию за рукав и прошептал:
– Я боюсь, боюсь, я покойников боюсь!
– Кончай врать-то, – сказал Берия. – Что я, твоего дела не читал?
– Там неправда, все клевета, – откликнулся Майоранский.
Он так испугался, что потерял часть своего интеллигентного облика. Майоранский всегда старался выглядеть настоящим интеллигентом, для чего носил бородку клинышком. Так в советских фильмах изображали меньшевиков или даже троцкистов.
Видно, он в том мире был полноват, отрастил брюшко, и ему шло бы пенсне. Но здесь он потерял вес, не смог законсервироваться. Бывший толстяк.
Таких здесь немало. Есть даже бывшие богатыри.
Берия с интересом смотрел на Майоранского. На лице профессора отражался ужас и какой-то странный восторг.
Как же эти люди называются? Ему же говорили, есть специальное слово.
– Ты некрофил, – вспомнил Берия нужное слово.
– Ни в коем случае! Только не это!
– А что?
– Старый нервный человек. У меня деликатная конституция.
Нужда в участии Майоранского уже миновала. Лядов помог Хлопскому уложить труп на землю.
– Как ваше мнение? – спросил главный судья у профессора. – Он будет жить?
– Без сомнения, – ответил Майоранский, не глядя на кадавра.
– Я протестую, и вы знаете почему, – вмешался Эдик Мирзоян. – Если бы проиграл я, Кремерс добился бы моей смерти. Оживши, он станет моим злейшим врагом. Всем известно, что случается с зомби.
Все согласились. Были уже случаи, когда недоубитые мертвецы возвращались к жизни полоумными убийцами, неадекватными людьми. Порой из всех человеческих чувств в них оставалась лишь месть. Они становились бессмысленными и беспощадными охотниками за теми, кого полагали своими обидчиками.
– Тогда надо голову отрезать, – сказал без радости Хлопский. Последняя милость – так называлась эта процедура – входила в его обязанности.
– Я топор принесу, – вызвался Эдик.
Подошли другие шахматисты, стали смотреть на оживший труп, но Берия подтолкнул Майоранского, который никак не мог сделать шага в сторону, где их ждал Лядов. Лядов вытирал руки песком, он сохранил в себе разумную брезгливость.