Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
Никольсон шел с ним обратно к воротам.
– Вы читали в «Таймс», – спросил он, – о падении метеорита на Урале? Говорят, что он был не меньше Тунгусского метеорита.
– Да? – рассеянно отозвался Черчилль, который никогда не слышал о Тунгусском метеорите.
– Сейсмические станции отметили невероятной силы удар.
– К сожалению, – отозвался после паузы Черчилль, – русские засекретят этот метеорит, потому что у них там концлагеря для инакомыслящих.
Некоторое время они шли молча. Потом Никольсон подал голос:
– Меня порой удивляет, почему вы предпочитаете
– Оба они – порождение ада, – сказал сэр Уинстон. – Но Сталин нам не угрожает и не сможет в ближайшие годы угрожать. А Гитлер почитает своим долгом покорить Европу и установить господство над всем миром. Сталин по-своему идеалист, как и любой коммунист, он надеется на мировую революцию пролетариата и склонен, если она не получится, заняться уничтожением собственных пролетариев, Гитлер – мистик, несущий свою черную ненависть против всего мира. Гитлера я боюсь, Сталина, даже очень сильного, я презираю. Впрочем, нет, он мне любопытен, как и любой диктатор.
Краем глаза Черчилль заметил, что вышедший раньше из ворот Энтони Иден, один из немногих, разделявших взгляды Черчилля в консервативной партии, но предпочитавший держаться с группой своих сторонников в отдалении от эмоционального и непредсказуемого Черчилля, стоит у своей машины, беседуя с незаметным человеком в длинном мокром плаще и обвисшими от долгого стояния под дождем полями шляпы. Почему-то этот человек так спешил сюда, что забыл зонтик и ждал Идена под дождем.
Иден благодарно кивнул человеку и обвел взглядом выходивших с кладбища, кого-то разыскивая. Его взгляд остановился на Черчилле. Иден подошел к нему.
– Я хотел бы сказать вам несколько слов, – произнес он.
– Мы можем не стесняться Гарольда, если это не касается ваших амурных приключений, – сказал Черчилль. Это была пустая шутка, такие шутки раздражали Идена.
– Нет, – сказал он твердо, глядя на Черчилля сверху вниз; они были похожи на известную клоунскую пару – Пат и Паташон. – Это сугубо секретная информация. Я хотел, чтобы вы получили ее раньше остальных, потому что она может изменить наш политический курс.
Никольсон отошел к своей машине. Хотя был несколько покороблен словами Идена.
– Говорите, – сказал Черчилль.
– По данным, полученным из Соединенных Штатов и подтвержденным в Кавендишской лаборатории, в России на Полярном Урале не было никакого метеорита.
– Что же там произошло?
– Там произошел колоссальной силы взрыв – взрыв, превосходящий всяческое воображение.
– Неужели у них там такие склады боеприпасов?
– Или новая бомба. Сверхоружие.
– Какого рода бомба?
– Вы слышали или читали об атомной бомбе?
– Мне встречались популярные статьи на эту тему, но я полагал, что разговоры о ней не вышли еще из рабочего кабинета Герберта Уэллса.
– Таковы предположения ученых, – упрямо повторил Иден.
– Давайте надеяться, – сказал Черчилль, – что это был очень большой склад боеприпасов.
Иден чуть улыбнулся. Он ждал настоящего ответа.
– Что предпримет кабинет? – спросил Черчилль.
–
– А разведка?
– Я беседовал с сэром Рибли. Они предпримут все возможные и невозможные меры, чтобы узнать, что там произошло.
– Если бы я был в правительстве, – сказал Черчилль, – я бы мобилизовал всю агентурную сеть не только в самой России, но и в Германии.
Попрощавшись с Иденом, Черчилль подошел к Никольсону, который стоял у своей машины.
– Скажите, Гарольд, – спросил Черчилль, – у вас есть друзья среди физиков? Так сделайте одолжение – я хотел бы встретиться с ними как можно скорее. Если можно, завтра. И если можно, с Джоном Берналом.
– Хорошо, – сказал Никольсон, не ожидая, что Черчилль передаст ему содержание разговора с бывшим министром иностранных дел.
Андрея и Альбину разделили еще на аэродроме, и он не знал, куда ее отвезли. Впрочем, он не беспокоился о ней, зная, что с ней ничего не случится.
Несмотря на двусмысленность и непредсказуемость своего положения, Андрей в первые дни не мог не наслаждаться самыми простыми прелестями жизни – горячей ванной, чистыми простынями, умеренно вкусной и умеренно обильной едой на секретной вилле управления А-6, где его содержали. Карл Фишер приезжал чаще всего утром, но порой задерживался, и Андрей мог гулять в небольшом саду особняка, окруженного высоким непроницаемым деревянным забором. Но следует признать, что в мыслях Андрея не было побега или бунта, – он предпочитал не думать о завтрашнем дне.
Произошла простая человеческая история – ему предложили выбирать между смертью и неизвестностью. И он выбрал неизвестность, как выбрал бы любой нормальный человек. Рассуждая так, Андрей понимал, что в этих рассуждениях таится слабость, потому что под словами «нормальный человек» он понимал некоего европейца или русского начала века, но никак не советского гражданина, который должен был по своему воспитанию и искреннему образу мыслей предпочесть смерть в лагере или тюрьме общению с фашистами – расистами и врагами Советской страны.
Андрей беседовал с Фишером искренне, тем более что никому никогда не приходило в голову брать с Андрея подписку о неразглашении тайн, которые он увидит в зоне Полярного института, хотя бы потому, что никто не думал, что он выберется оттуда живым. К тому же тайна атомной бомбы охранялась столь строго и успешно, что о действительной цели строительства знали буквально несколько человек во всем мире. Это было бы невозможно в любой другой стране, но обычно для страны Советской.
Впрочем, Андрей не знал, насколько он полезен и интересен Фишеру, которого интересовали не только события последних дней, но и вся история сооружения полигона, которая прошла на глазах у Андрея, а также описания всех людей, с которыми он так или иначе сталкивался в лагере и городке, слухи и сплетни, которые там распространялись, – Фишер знал русский, хоть говорил с акцентом и ему не хватало слов. Он использовал невиданный ранее Андреем магнитофон, записывая его слова на большие катушки коричневой пленки.