Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
Капитан расстегнул кобуру, он не спешил, и Матя успел смертельно испугаться. Алмазов шагнул к нему, будто прикрывая от опасности.
– Ну ладно, – сказал Ежов, – пошли дальше, чего уставились.
Он не успел сделать и пяти шагов, как остановился. На этот раз над трупом женщины. Женщина лежала лицом вниз, одежда на ней частично сгорела, и тело было красным от ожога.
– Тоже манекен? – спросил Ежов.
– Здесь были осужденные, – тихо напомнил Алмазов.
– Если и были – убрать!
Может, это Альбина, тупо подумал Матя. У него не было
Матя оперся обеими ладонями об остаток кирпичной стены, и его начало рвать – как никогда в жизни не рвало, – весь ужас перед городом, перед бомбой, перед Ежовым соединился в этих спазмах.
Он слышал в промежутках между спазмами, как что-то кричал и смеялся Ежов, другие голоса, но слышал плохо – в ушах звенело, а когда он наконец смог открыть глаза, остальные уже ушли вперед, оставили его в начале улицы, возле обгоревшего женского трупа.
Как только Матя смог, он побрел прочь от башни. Ему казалось, что он бежит, на самом деле он часто, но мелко передвигал ноги, как совсем старый старик. Он спешил убежать от смертельных развалин.
Он пробежал мимо пустых машин и потом перешел на шаг – сил не было бежать. Надо было укрыться в институте, а потом все равно, только спрятаться…
И все дальнейшие события путешествия наркома НКВД товарища Ежова по местам взрыва ядерного устройства он узнал лишь на следующий день от Алмазова, который был вынужден пройти рядом с наркомом большую часть пути. Но радиационную опасность они с Матей не обсуждали.
Сначала Ежов и его спутники прошли улицу развалин, оказались на площади перед бывшей ратушей – от нее осталась груда камня, а у кирхи только снесло колокольню и крышу. Они заходили внутрь кирхи. Там заметили какое-то движение. Думали, что человек, стали стрелять, но оказалась собака, ее убили. Впрочем, больше живых существ в городке не видели. Ближе к вышке даже земля спеклась, как будто керамическая посуда. Она звенела под ногами, и кирпичи стали стеклянными. Даже руин зданий там не осталось – лишь спекшиеся и оплывшие обломки кирпичей. Даже танки, стоявшие рядом с вышкой, оплыли, как кисельные… А на месте вышки была воронка – неглубокая и уже наполнившаяся водой.
И это место было настолько страшным и окончательно мертвым, что даже Ежова проняло. Народный комиссар первым пошел прочь, он уже не пел и отказался от стакана водки, предложенного верным капитаном.
Он не спросил, где Шавло, – словно забыл о нем.
Потом случился печальный казус – обвалилась стена, стоявшая посреди города, и погребла под собой вставшего слишком близко фотографа Хазина. Его сразу вытащили, чтобы не потерять отснятые пленки, но Хазин был мертв.
Рассказывая о возвращении из города, Алмазов не упомянул – то ли забыл, то ли не счел нужным – о последних словах Ежова, сказанных уже в машине.
– Ну как? – спросил тот. – Сможем мы порадовать Хозяина?
– Если не подвели оператор и
– Ты этим займешься.
– Постараюсь.
– Должен понять, кого он теряет, – сказал Ежов сонно. И тут же заснул. И так крепко, что сержанту пришлось на руках отнести его в штабной вагон.
Алмазов понял, что Ежов все время думал об угрозе Берии – и напился он не столько от радости свершения, как от неуверенности, спасет ли его эта бомба от расправы Хозяина.
А Матя отошел часа через два – тоже отоспавшись в своем институтском кабинете на черном коленкоровом диване.
– Что-то голова болит, – сказал Алмазов в конце разговора, перешедшего на деловые рельсы. Ведь институт продолжал жить, хоть и был взбудоражен взрывом – как ни старались, скрыть его от заключенных и вольных ученых было невозможно. Многие видели атомный гриб и уж обязательно слышали голос бомбы. А со следующего дня на полигон вывезли группы контроля и специалистов – прочнистов, медиков, физиков, оружейников… И было приказано принять меры по защите от радиации – они шли в ватных масках, а то и противогазах, в плотной одежде.
Нарком Ежов уехал в тот же день, не попрощавшись с Шавло. И велел передать, чтобы Шавло был готов к вызову в Москву. А в ближайшие дни Шавло пришлось беседовать со своими коллегами – он не мог более держать их в неведении, раз уж владел только секретом Полишинеля.
Совещания оказались бурными – Матя даже не ожидал такой реакции коллег. Правда, он и не ждал поздравлений и шумной радости – даже после обещания Алмазова выпустить в ближайшее время всех теоретиков. Никто не поверил этому обещанию. Как сказал Скобельцын, любые бандиты обязательно заметают следы – живые свидетели не нужны.
– Нет, – говорил Шавло, стараясь казаться откровенным. – Наступило наше время. Мы с вами выпустили джинна из бутылки, и только мы можем его укротить.
Мало кто поверил Шавло – он был давно и слишком многими нелюбим.
На удивление мало в институте оказалось и настоящих патриотов, проникшихся гордостью за успех социалистической страны. Они, конечно, были, но в их искренности можно было сомневаться. И еще меньше оказалось поверивших в тезис Мати о миротворческой функции атомной бомбы.
– Для этого ты должен отвезти все расчеты в Европу или в Америку. Если я тебе пригожусь для этого, я готов в любой момент, выдай только буханку хлеба и новые сапоги, – мрачно пошутил Капица. Шутка была опасной даже здесь, в комнате, где сидели полтора десятка физиков.
– К сожалению, – откликнулся Александров, – теперь у Сталина есть по крайней мере два-три года форы, прежде чем весь мир сообразит, что без бомбы не проживешь. А за это время он сможет такого наворотить… – Александров присвистнул, все смотрели на Матю, и, как ему показалось, с ненавистью. Он ушел, хлопнув дверью, потому что решил, что они ему просто завидуют. И это всегда было и будет. Правда, в одном он был с ними согласен – теперь, после первого успеха, их шансы выйти отсюда живыми сильно уменьшились.