Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
– Вот именно этот аргумент я высказывал в спорах с Кейтелем и Гальдером, – сказал Канарис. – Генералы стоят за тактический союз со Сталиным, они даже согласны отдать ему половину Польши, но обезопасить тыл. У всех немцев, дорогая, существует с Первой мировой войны ужас перед войной на два фронта. Только, как ты видишь, ужас этот выражается по-разному. Гесс и его сторонники в партии хотят замирить Запад, а генералы – Восток. Но цель одна – разбить их поодиночке.
– А вы? – спросила Альбина.
–
В тот же вечер Альбина долго разговаривала с Адольфом, совсем не о деле и, уж конечно, не о войне – глупом и грязном занятии мужчин. Но Гитлер сам заговорил о своих бедах, не заметив, как умело и незаметно подвела его к этому Альбина. Она сидела перед ним, подогнув ноги на широком диване, в скромном домашнем платье, совсем без грима, такая простая, милая и верная. Когда его предадут или судьба отвернется от него и соратники разбегутся по кустам – Альбина останется рядом.
– Ты не бросишь меня? – спросил Гитлер неожиданно.
– Нет, – ответила Альбина. – А что грозит тебе?
Тогда Гитлер стал рассказывать ей то, что она знала и без него, – о двух вариантах войны, которые разыгрывали придворные клики. Союз с Англией против Востока, который возможен именно сегодня, потому что западный мир уверен в том, что у русских есть бомба, и затаился в неожиданном страхе перед белым русским медведем, или союз с сильным Сталиным и подачка ему в виде Польши или Финляндии, чтобы освободить руки на Западе.
Гитлер не спрашивал совета Альбины – не для этого он сюда приехал. Альбина и не давала советов. Она просто подвела его вопросами и наивными междометиями и сомнениями к третьему варианту. Гитлер не заметил, как тот сформировался в его мозгу.
Но неожиданно он сказал:
– Прости, моя белая фрейлейн, – он так называл ее иногда, в сладкие минуты, отталкиваясь от имени Альбина, – но я сегодня не останусь с тобой.
– Разумеется. Я чувствую, когда великая мысль приходит к тебе, – сказала Альбина настолько серьезно, насколько могут говорить только глупые, но любящие люди.
– Ты знаешь об этом?
– Я чувствую, Адольф.
– Может, ты скажешь ее? – улыбнулся Гитлер.
– Я могу сказать, что чувствую твои мысли, но прости, если в моих устах это будет звучать коряво, неубедительно… я ведь лишь твое маленькое зеркальце.
– Маленькое зеркальце… в этом есть что-то сказочное.
– Я знаю вас, Адольф, ближе, чем многие из мудрецов. Простите, если это звучит самоуверенно.
– Нет, ты права. Я тоже это чувствую. Недаром ты была рождена в пламени всемирного пожара, среди вечных льдов и…
– И упала к вам в руки с неба, – закончила Альбина, улыбнувшись. Она теперь нередко улыбалась,
– Можно я угадаю ваши мысли? – сказала она.
– Попробуй. Пока что это еще никому не удавалось.
– Вы знаете, что у Сталина есть вторая бомба, она будет готова летом. А третья бомба – осенью. Значит, у вас очень мало времени, чтобы победить его. Пока он не расплодился. Как таракан.
– Я продолжу твою мысль, белый кролик. – Гитлер остановил Альбину жестом узкой руки и заговорил сам, сначала тихо, затем, заводясь, увлекаясь, забыв, что вся-то аудитория состоит из Альбины, начал кричать: – Из-за этой бомбы все мои стратегические планы летят к чертовой матери. Через полгода у Сталина будет пять бомб. К тому времени, когда мы изготовим свою, у него их будет двадцать. А тогда нас уже обгонят американцы! Значит, в моем распоряжении только летние месяцы, чтобы завоевать весь мир. Только одно лето! И я должен идти вперед немедленно! Тут же! Сегодня! Вы меня слышите – вы слышите звуки боевых труб и грохот барабанов?
На следующий день состоялось запланированное еще неделю назад заседание в Генеральном штабе. Гитлер весьма миролюбиво выслушал доклады генералов, связанные с подготовкой выступления против Польши в сентябре 1939 года. После окончания подводившего итоги доклада Кейтеля Гитлер поднялся и, подойдя к карте Европы, занимавшей всю стену, произнес буднично, словно речь шла о поставках шерстяных носков:
– Мы начинаем военные действия против Польши в середине июля, хотя весь мир должен думать, что день «X» – 1 сентября.
После секундной гробовой тишины по залу прокатился невнятный гул возмущенных, испуганных, растерянных голосов.
– Это невозможно! – вырвалось у Кейтеля.
– Судьба не подарила нам больше ни одной минуты, – сказал Гитлер размеренно. – Если вы дадите себе труд задуматься над тем, что происходит в мире, то поймете, от каких факторов зависит наша победа. Так что мое решение, безусловно, не подлежит пересмотру, и завтра в десять я ожидаю к себе начальника Генерального штаба и командующих родами войск. Все планы кампании будут пересмотрены.
Оборвав свою краткую речь, Гитлер быстро покинул зал заседаний, чтобы не отвечать на бурю вопросов и возражений. Через час он вызвал к себе Риббентропа и приказал форсировать зондаж возможностей соглашения с Москвой. Посол в Москве Шуленбург завтра же должен попросить аудиенцию у Молотова и изложить ему вербальную ноту о желательности заключения договора о дружбе и сотрудничестве.
– Любой ценой! – приказал Гитлер. – Если Сталину захочется сожрать Бессарабию – отдайте ему, Финляндию – отдайте, половину Польши – отдайте.