Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Булычев Кир

Бегишев хмыкнул и ответил после короткой паузы, словно не сразу сформулировал мысль:

– Заработай.

Пауза кончилась, потому что Антонина поняла, что пора брать руководство веселой пирушкой в свои руки.

– Усаживайтесь, мальчики, – сказала она, – усаживайтесь. В ногах правды нет.

Кресел и стульев хватило всем. Лишь Алик не занял свой стул – он ставил на большой журнальный столик у дивана бутылки, видно, взятые с собой – родные, российские напитки, без затей. Шампанское и водка. На столе стояли две раскрытые банки датской ветчины, формой напомнившие Андрею печень,

кучей громоздились пирожки – такие давали днем к бульону, толсто и неаккуратно был порезан сервелат.

Алик разлил шампанское по бокалам, принесенным из бара.

– За знакомство, – сказала Антонина. Бегишев не спорил с тем, что она взяла на себя роль тамады, – очевидно, ему было жаль расходовать свою драгоценную энергию на столь банальные дела. Он зачерпывал столовой ложкой ломоть ветчины, соединял его с пирожком, делал хватательное движение неимоверно расширившейся пастью, и пища исчезала внутри.

Андрею показалось, что он видит, как добыча ползет по глотке Бегишева, как видишь кролика, перемещающегося по пищеводу удава.

– До дна, до дна! – закричала Антонина, ставя бокал вверх ножкой.

– Но ты же знаешь, – укоризненно сказал Маннергейм, – для меня это исключено.

– Он закодированный, – сказала Антонина Андрею, за что была подвергнута выговору со стороны Фрея.

– Это нетактично по отношению к профессору, – сказал тот. Андрей с интересом стал слушать, какова будет ответная реакция. Его интересовали внутренние отношения в этой стае – она в какой-то форме существует не первый день, и для понимания ее структуры и специфики важно уразуметь, кто здесь вожак формальный, а кто истинный, кто хромая обезьянка, а кто будущий соперник вожака… Впрочем, стая была слишком мала, чтобы законы в ней действовали в полную силу.

– Вы правы, Владимир Ильич, – оговорилась Антонина, и Фрей метнул в нее яростный взгляд, но втуне, потому что Антонина приказала Алику:

– Наливай дальше, без паузы. Есть предложение насосаться.

Она обернулась к Андрею:

– Вы не возражаете, Андрюша?

– Я не профессионал, – ответил тот.

– Обижаешь, – серьезно ответила Антонина, – мы здесь алкашей не держим. Люди мы серьезные, дела у нас серьезные. Алкаш у нас долго не продержится. А насчет Маннергейма – это шутка.

Бегишев к тому времени как раз донес бокал до маленьких красных губ и тихо сказал, как человек, привыкший, что все замолкают, когда он начинает говорить:

– Я предлагаю поднять этот тост за наше знакомство и начало нашей поездки, чтобы она была удачной.

– Ура! – коротко ответила Антонина и потянулась наполнить свой бокал снова, потому что получилось, что вроде бы она поспешила и выпила до команды.

Пили все. По-разному, с разными целями. В иной ситуации Андрей бы этого не заметил, но сейчас он внимательно следил за собутыльниками.

Бегишев пил по обязанности. Возможно, в иной ситуации, в иной компании он получал бы от такого процесса удовольствие. Но не здесь. Здесь он был начальником отдела, вышедшим из своего кабинета к подчиненным, провожающим на пенсию Ивана Никифоровича, и брезгливо думающим, где они умудрились откопать эти подозрительные грибы и этот неудобоваримый портвейн. К тому

же ему нельзя показаться подчиненным в подгулявшем виде, а то завтра кто-то из них посмеет ему тыкать или хотя бы шептаться за спиной. Антонина была в себе уверена: она не боялась и напиться, и остаться трезвой – ни в пьяницы, ни в алкоголики ей дороги нет, уж больно здоров ее организм. Она будет всю жизнь есть, пить, совокупляться, выступать на собраниях, копать грядки на огороде – и все с грохотом и плотским наслаждением. Фрей пил умеренно, маленькими рюмками, но не потому, что не хотел, – берег здоровье. Даже закусывал ветчиной с хлебушком, чтобы, не дай бог, не захмелеть или не испортить желудок. Алик не пил вовсе – он был на службе. А вот профессор Маннергейм – из крестьян – оказался безнадежным пьяницей. После третьей рюмки его мокрая нижняя губа начала отваливаться, он порывался что-то сказать, его отодвинули со стулом в уголок, но он не угомонился и все лез в разговор.

– Для отдыха? – допрашивала Антонина Андрея. – Просто для отдыха. Не в сезон. А в сезон отдыхать, ну-ну!

– На халяву, – коротко заметил Бегишев.

Они его здесь допрашивали. Все, кроме Маннергейма, его допрашивали. Такой вот современный вид допроса. Под рюмочку и сервелат.

Ответы Андрея их не удовлетворяли.

– Вы питерский? – доверительно спросил Фрей, точно так же, как спрашивал Ленин у часовых Смольного в ту тревожную ночь: «Вы питерский, товарищ? Путиловец?»

– Я из Москвы, – отвечал Андрей и, чувствуя, что Москва не пользуется доверием в этом обществе, добавил: – Но родился и вырос в Симферополе, в Крыму.

– Я отдыхал в Крыму, по путевке, – сообщил Маннергейм. – В санатории «Красные камни». Кормили по первому классу!

– Люди делятся на тех, кто отдыхает в профсоюзных санаториях, и на тех, кто отдыхает, – изрекла афоризм Антонина и сама ему засмеялась.

– А сам будете из хохлов? – спросил Фрей.

– Нет, не буду, – ответил Андрей.

– Выпьем за дружбу народов! – сказала Антонина. – Хоть и ссорились мы порой, и спорили, но жили, надо признать, дружно. Как в большой семье. Не согласны со мной, Андрюша?

– Вы имеете в виду Советский Союз? – спросил Андрей.

– Виляет, – заметил Маннергейм, – виляет, чувствую я его темную ауру. И не вызывает доверия.

«Чем я ему не понравился? – подумал Андрей. – Я же слова с ним не сказал. А он мне? Он мне понравился? Он мне неприятен с первого взгляда. Мировой газ флогистон, заполняющий пространство, каждого из нас награждает особым запахом».

– Да, я имею в виду Советский Союз – оплеванный, выброшенный на помойку за ненадобностью, проданный западным разведкам! – агрессивно выкрикнула Антонина. – И если кто не согласен со мной, тот может уйти и закрыть за собой дверь.

Андрей не знал, какую линию поведения ему избрать в ответ на психическую атаку. Чего они ждут?

Стало тихо, и все, подняв рюмки и стаканы, смотрели на Андрея.

– Я политикой не занимаюсь, – сказал он. – Я слишком много знаю о том, к чему она приводила и тысячу, и сто лет назад, но в покойном Советском Союзе были свои достоинства. По крайней мере он меня воспитал и сделал таким, какой я есть.