Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
– Не сметь! Не сметь! – кричал Фрей. – Я запрещаю вам этот мордобой!
Андрей быстро поднялся, так как битва перемещалась в его сторону и Антонина с державшим ее Аликом вот-вот должны были на него свалиться. Он успел вовремя отпрянуть, потому что они все же свалились в его кресло, оставив в тупом недоумении Бегишева, который в очередной раз промахнулся.
Наступила тишина, и хриплый голосок Маннергейма подытожил:
– Посуды-то побили, посуды… не расплатиться.
Посуды побили не так
– Вы куда? – спросил Бегишев, заметив, что Андрей уже подошел к двери. – Праздник-то еще не кончился.
– Но стал слишком шумным, – сказал Андрей.
– Дружеская вечеринка, как без споров! – сказал Бегишев, широко улыбаясь, вернее, стараясь это сделать – для такого его лицо не было приспособлено. – Мы же еще ничего о вас не знаем.
Андрей хотел было сказать, что это – не его идеал вечеринки, но Фрей почуял неладное и буквально повис на нем, оттаскивая от двери:
– Вы обязаны остаться, просто обязаны. Мы все единогласно избрали вас своим товарищем. Не думайте, что мы такие простые, нет, нам уже многое о вас известно.
Что случилось? Что они могли узнать? И где? Допустим, что на судне у них есть свой осведомитель, даже допустим, что они проверяли списки всех членов конференции. Сто пятьдесят человек. Но ради чего?
– Вы думаете, – Фрей проявил завидную проницательность, – вы думаете сейчас: «Не верю я этим чайникам. С чего бы им проверять личные дела сотни писателей?» А ведь вы не правы! Некоторых мы и без того знаем – с кем сотрудничали, кого читали. Вы знаете, например, что на борту нашего парохода находится известный писатель Михаил Кураев?
Андрей ничем не выразил согласия либо удивления.
– Хороший писатель. Его уже переводят на иностранные языки. Но его творчество вызывает у нас некоторые сомнения. Почему? А потому что в своей повести «Капитан Дикштейн» он с сочувствием описывает Кронштадтский мятеж, восстание оголтелых левых эсеров против нашего рабоче-крестьянского правительства. – Последние слова получились с отличным ленинским грассированием – Андрей чуть было не похвалил Фрея. – А вот про вас, Андрей Сергеевич, мы ничего не знали.
– Плевали мы на тебя, если бы не чемодан, – пояснила Антонина.
– Вы пришли ко мне на помощь, – сказал Фрей. – И вам, наверное, показалось – какие неблагодарные люди!
– Я это пережил.
– А вот мы не пережили, – сказал Бегишев. – Какого черта в наши дни человек кидается за чужим чемоданом? Значит, он дурак или провокатор.
– Дурак, – признался Андрей.
– А где вы работали до института археологии?
– В разных местах, –
– И не сидели? – вмешался Фрей.
Они втроем по очереди задавали вопросы, сразу отрезвев. Они с трудом могли дождаться очереди – как будто в тире с одним ружьем на всех: оживившийся Бегишев, помолодевшая Антонина и выросший на голову Фрей. Алик тем временем убрал осколки, откуда-то достал новые бутылки и открыл их. Никто, кроме Андрея, не обращал на него внимания!
– А что вы делали в Бирме? – спросил Фрей.
– Это было давно. Я там участвовал в раскопках.
Хорошо, если они не очень тщательно копали – могли бы узнать нечто лишнее.
– Почему именно вы?
– Потому что я знаю иностранные языки.
– Зачем вам это понадобилось?
– У меня способности к иностранным языкам. И диплом. Не знаю, что вас больше устраивает.
– Не иронизируйте, – заметила Антонина. У нее оказался наибольший опыт (или способности) к допросам. – Мы спрашиваем дело.
– Мы спрашиваем дело, – подтвердил Маннергейм, который не принимал участия в допросе, а подливал себе пепси-колу из большой пластиковой бутылки и заедал конфетами.
– И мы хотим вам доверять, – сказала Антонина.
– Вы слишком добры ко мне.
– Опять ирония?
– Я так неудачно устроен.
– А если бы вы знали, батенька, – сказал Фрей, – что мы ставим себе целью возвращение социалистического общества в нашу страну, как бы вы к нам отнеслись?
Теперь надо было ответить убедительно. Они тебя слушают, они смотрят, они нюхают воздух, который тебя окружает, они – стая, готовая тебя растерзать или отодвинуться, чтобы уступить тебе место у растерзанной антилопы. Ну, отвечай!
– Это никого не касается.
– Но почему? Не стесняйся. – Фрей мог быть убедительным, даже трогательным, когда нужно. – Говори.
– Я рос и воспитывался в коммунистической семье… – сказал Андрей медленно, запинаясь. – Я был комсомольцем, я во многом сомневался… и были сложные времена.
– Так, – согласился Фрей. – Ты прав.
– Перелом мне… перелом дается непросто.
– Нам всем непросто! – сказала Антонина.
Бегишев уже несколько минут молчал. Смотрел на Андрея, словно гипнотизировал, оценивал, проверял, но рта не раскрывал.
Андрей отпил из бокала. Водка у них была хорошей.
– Мне нужно жить спокойно, мне нужно, чтобы на улицах было безопасно, чтобы не царили злость и беззаконие…
– Нам тоже это нужно, товарищ, – сказала Антонина, вложив в слово «товарищ» ритуальное содержание.
Андрей все более увлекался, входил в роль, которая была тем более несложной, что ему почти не приходилось изобретать. Вопрос заключался лишь в том, что же они хотели от него услышать.