Кизиловый мост
Шрифт:
– Что, устала?
– несколько раз ласково обращался он ко мне.
– Ничего, на то мы и строители! "Мы наш, мы новый мир построим!" - неожиданно пропел он. Понимаешь?
"Мы строим новый мир", - думала я, и этим новым миром почему-то казались мне те таинственные животноводческие фермы, в горах под самыми звездами, к которым .проехать можно только по нашему мосту. По-нашему, потому что в его основании лежит записка с нашими подписями - моей и Гариба. Нет, почему же только моей и Гариба? А Солтан, Керемхан? Нас же четверо!
– Да!
–
– Неплохой, между прочим, мостик получается. Ох, представляю себе: кончим, Сария-ханум сядет за руль, посадит рядом начальника, даст газ и... по нашему мосту! Здорово!
– А почему ты думаешь, что Сария-ханум сядет за руль? Начальник, наверное, сам захочет первую машину по мосту провести, - сказал Солтан.
– Непохоже!
– усомнился Керемхан.
– Мне кажется, она никому руль не отдаст. Верно, Сария-ханум?
– Вообще верно, - ответила я, обращаясь почему-то к Гарибу.
– Если уж я сижу в машине, люблю сама держать руль.
– Но для начальника-то нашего, наверное, сделаете исключение?
– Гариб насмешливо взглянул на меня.
– Для него - конечно!
– с вызовом ответила я.
Гариб посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом.
...Адиль вернулся около четырех. Оставив газик у палатки, направился прямо к нам. Он казался веселым - я никак не ожидала этого сегодня.
– Ну, ребята, как дела?
– Да ничего, не жалуемся...
– Мне сегодня звонил министр... Кажется, там довольны нашей работой...
Я взглянула на Гариба. Он улыбался. Это была та самая дерзкая, вызывающая улыбка, которую я видела на его лице в день нашего приезда. Мне показалось, что он снова стоит на краю пропасти и усмехается, наслаждаясь моим ужасом...
– Я доложил о нашей работе. Ваши имена упомянул.- Адиль сделал многозначительную паузу и посмотрел на Солтана.
– Просил, чтобы к нам на стройку прислали кого-нибудь из газеты. Пусть посмотрят, оценят... Может быть, и очерк напишут.
У Солтана и Керемхана были совершенно непроницаемые лица. На начальника они не глядели. Бульдозерист же не прятал глаз, он смотрел все так же дерзко а насмешливо, но почему-то не на Адиля, а на меня...
– А зачем он нужен, очерк этот?
– спросил Солтан
– Как это зачем?
– искренне удивился Адиль.
– Пойдем, Адиль, ты, наверное, есть хочешь. Голодный утром уехал.
Адиль недоумевающе посмотрел на меня, потом на остальных. Повернулся и, не сказав больше ни слова, пошел вслед за мной к нашей палатке.
Когда, переодевшись, он сел за стол, из палатки рабочих послышался громкий смех.
Я положила плов в тарелку и поставила ее перед Адилем.
– А ты?
– Я не хочу... Я ела...
– Ну как же я один?...
– Подумаешь, больше достанется, - попыталась я пошутить.
Адиль охотно улыбнулся мне в ответ.
– Да, Сария, понимаешь, доволен мной министр...
Из палатки ребят опять послышался смех.
– Неплохо для начала, как ты считаешь?
– Конечно,
Если тебя отдадут за меня,
Толстую дочь хаджи я выставлю за дверь,
отчетливо донеслось до нас.
Адиль брезгливо поморщился.
– Ты с ними все-таки будь построже, - сказал он, кивнув в сторону той палатки.
– Что значит "построже"?
– Неужели непонятно?
Я пожала плечами.
– Ты еще есть будешь?
– Нет, Сария, спасибо, наелся.
Он встал из-за стола. Я не смотрела на мужа, но все время чувствовала на себе его озабоченный, вопрошающий взгляд. С остервенением я терла полотенцем посуду. Одна тарелка даже сломалась - конечно, потому, что давно уже была треснута, - но я совершенно не огорчилась. Наоборот, мне казалось - если бы вся посуда разбилась на тысячу кусков, мне стало бы легче.
В окно камень залетел, Посмотри, ах, посмотри...
пел Керемхан.
Адиль сначала читал газету, потом отложил ее, вошел в палатку и лег на кровать, прикрыв глаза рукой.
Я поставила кипятить чайник. Играть в теннис мне сегодня не хотелось. С Адилем тоже не хотелось говорить, Я сидела на траве у входа в палатку и смотрела перед собой. Долина впереди - глубокая, широкая и голубая, словно море в ясное безветренное утро... Вдалеке горы, сказочные, таинственные, покрытые легкой дымкой... А орел, парящий сейчас над ущельем, если захочет, может взлететь туда, на самую высокую гору, сидеть себе и смотреть на нас сверху. Мне хотелось разреветься. В чем дело? Я не могла этого понять, но чувствовала, что несчастна. И чем больше я слушала шум реки, смотрела на скрытые дымкой горы, на тихие светлые облака, медленно плывшие в высоте, тем все отчетливее становилось это чувство. Мне даже казалось, что кто-то оскорбил меня. Кто, чем - я не знала. Вот если б я могла летать... Почему люди не летают? Почему природа так их обидела? Тогда Гарибу не пришлось бы смеяться над моим испугом там, на краю пропасти.
А Керемхан все распевал свою песенку. Столько в ней удали, бесшабашности, отчаянной веселости!
Нет, не буду реветь!
Когда утром пришла на работу, меня встретили сдержанно. Товарищи, казалось, были чем-то озабочены. Понятно, я так и ожидала. Ведь они не могли знать моих вчерашних дум и сомнений, и сейчас я была им чужой. Гариб даже не взглянул на меня. Как он, наверное, меня презирает!
– Сразимся вечером?
– с напускной веселостью спросила я Гариба.
Он осуждающе взглянул на меня, и я сразу почувствовала себя маленькой, жалкой девчонкой.
– Нет, сегодня не могу - нет времени, - сказал Гариб и отвернулся.
"Так тебе и надо - не будешь подлизываться!" - со злостью подумала я. Но промолчать, конечно, не смогла.
– Вы, однако, дорого цените свое время, - сказала я как можно язвительней.
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом.
– Не так дорого, как ваш муж.
– Гариб!
– строго прикрикнул на него Солтан. Но бульдозерист словно не слышал. Он подошел ко мне совсем близко и продолжал, усмехаясь: