Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Красная сторона, даже “бело-красная”, всё-таки получили своих поэтов – Шолохов, “Тихий Дон”; но ведь белую сторону фактически никто не воспел. “Белая гвардия” Булгакова – это не есть в точном смысле роман о гражданской войне. Во-первых, это непонятно какие, непонятно кому подчиненные, чего-то ожидающие, разрозненные офицерские формирования, которые, в сущности, единым духом не спаяны. Поэтому офицер на каком-то полустанке перед самоубийством произносит отчаянный приговор своим соратникам – “штабная сволочь, отлично понимаю большевиков”. (Нет певца белой идеи, в лучшем случае есть свидетельства “позднего ума”).
Русская литература – это высокая
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Поэма “Гренада” – это мечта, и кроме мечты здесь сказать нечего. Бабель тоже – такая же мелочь. С точки зрения художественного письма “Хождение по мукам” А. Толстого, конечно, выше, но оно не достойно рассмотрения именно как “присяжная литература” (как присяжный поверенный в суде, которому присяжные передоверили защиту: присяжные заседатели в Кремле передоверили советскому графу Толстому защиту).
По истории Русской Православной Церкви мы отмечали, что петровская реформа в глубоком смысле не удалась; и первый признак неудачи - это то, что Феофан Прокопович остался насильником, но не стал вождем. Здесь то же самое – красные победители стали насильниками, но при попытке их воспеть получались кашлянье, хрипота и конфуз – не нашлось писателя, который бы воспел гражданскую войну.
Эпопея “Тихий Дон”.
В “Тихом Доне” отражена одна из сторон гражданской войны – повстанческие силы Дона, то есть несчастная “третья сила”, впоследствии названная бело-красной, так как большинство повоевали там и там и трагически были обречены на двойное предательство.
Белое движение, конечно, было обречено на неудачу, но хотя бы на неудачу героическую; а тут люди, трагически оставшиеся между двумя враждебными лагерями, обреченные на двойное предательство.
Шолохов в эпопее “Тихий Дон” глубоко искренен – с большим трудом эти казачьи формирования, в конце концов, примкнули к Белой армии. Главнокомандующий вооруженными силами Дона генерал Краснов впоследствии еле-еле смог договорится с Врангелем о совместных действиях, то есть перед самым концом белого движения.
Казачьи формирования сначала воевали на стороне белых, но в конце деникинской эпопеи переметнулись на сторону красных. Деникин сдаст командование Врангелю, но уже в Крыму. Причем часть войск сразу же эвакуируется за границу, а часть войск переметнется к красным – останутся довоёвывать крохи. А это и значит, что белая идея стала меркнуть и, прежде всего, в умах.
В эпопее “Тихий Дон”, в сущности, рассказано о людях, которые и там и там чужие. У Шолохова написано большими словами о трагедии русского крестьянства черноземной полосы – хуторян до Столыпина, то есть хозяев, а не общинников.
Лучшие страницы этого романа можно назвать летописью русской безнадежности. И здесь не только Григорий, тут и Степан Астахов, вернувшийся из плена - и ему некуда деваться кроме повстанческой армии, которой он не сочувствует.
Резюме Григория, когда он уже повоевал и у красных, резюме, с которым согласны все, а именно – “хорошо бы к нам на Татарский хутор ни белых, ни
В романе Аксинья гибнет от шальной пули и Григорий, своими руками зарыв ее в землю, поднимает голову и видит “черное небо и, ослепительно горящее на нём, черное солнце”.
В романе четко показана социальная безнадежность финала. Григорий с Аксиньей уезжают для того, чтобы “сменить кожу” – им этого не удается.
Из исторических лиц, сменивших кожу, Михаил Афанасьевич Булгаков – который повоевал у Врангеля, а Константинополь узнал от своей второй жены Любови Алексеевны Белосельской-Белозерской.
Перспектива Григория – Соловки. Григорий просто возвращается навстречу всему, что его ожидает, и уже зная, чту его может ждать.
У Солженицына в “Гулаге” все это хорошо расписано. Все 20-е годы продолжалось вымаривание ещё уцелевших бывших офицеров. И белых, но “не заслуживших расстрела в гражданскую войну”; и бело-красных, побывавших там и там; и царско-красных, но которые не все время служили в Красной армии. Сроки им давали не сразу: проходили разные проверки, ограничивали в работе, в жизни, задерживали, отпускали, но постепенно они уходили в лагеря и оттуда уже не возвращались.
Отправкой на Архипелаг офицеров решение проблемы не заканчивалось, а только начиналось - арестовывались матери и жены этих офицеров. (Можно себе представить, какое у них было настроение после ареста кормильца – они сами вынуждали себя арестовывать).
У Григория девочка Поля (Аполинария) умерла от скарлатины, а Мишутка остался – и мы вступаем в полосу, когда оставшиеся в живых завидуют мертвым.
В 20-е годы была амнистия казакам – участникам гражданской войны, эмигрировавшим из Новороссийска, а затем и из Крыма: многие казаки вернулись на Кубань и на Дон, получали землю, но хотя и позже, но были посажены.
В романе идет общерусская летопись и как всякая летопись она не заканчивается, а прерывается. “Тихий Дон” прерывается и фактически читателю предоставляется додумать.
Существовала альтернатива: как кое-кто переехал из Крыма в Европу. В Европе до 1923 года был еще епископ Белой армии Вениамин Федченков, но в 1923 году он сложил с себя эти обязанности и особым посланием с армией простился; ему предстояла новая страница жизни - и новая страница предстояла и им. Хорошо, если кто-то перекочевал в Австралию, так как в Европе жизнь была тяжелой. Многие завидовали Врангелю, который умер в 1928 году. В 1938 году Пётр Краснов стал духовным сыном Иоанна Шаховского, а в январе 1947 года он был повешен по приговору Советского военного суда.
Некоторые из эмигрантов дожили до 1945 года. В мае 1945 года “союзнический шаг” совершила Англия: она передала Советскому командованию казачий корпус (40-45 тысяч человек), пробившийся из Югославии. Казаки были настроены биться насмерть или уезжать за океан, только не сдаваться живыми.
Солженицын описывает в “Гулаге”:
“Англичане поставили казаков на усиленный армейский паек, выдавали превосходное обмундирование, обещали службу в английской армии – уже устраивали смотры. 25 мая всех офицеров (более двух тысяч человек) вызвали отдельно от солдат в город Еденбург, якобы на совещание с маршалом Александером о судьбах армии, – офицеры были обмануты, поставлены под сильную охрану; автомобильная колонна была постепенно передана в обхват советских танков; затем приехал конвой со списками (все оружие было отобрано).