Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Еще не скоро молодость
Да с нами распрощается.
Люби, покуда любится,
Встречай, пока встречается.
И это тоже – 1945 год. На что надо бы обратить внимание? Еще не вся черемуха тебе в окошко брошена – это явная есенинская интонация; люби покуда любится – прямая цитата из Некрасова (“Зеленый шум”).
Казалось бы, что стихотворение все – из кусочков; и даже его сентиментальные стихи: Враги сожгли
Получается, что один мотив - на несколько произведений. Но, во всяком случае, это послевоенное направление советского сентиментализма будет иметь продолжателей: та же Ольга Фокина. Это направление (и в этом его удача) сразу же захватит этот популистский мотив; оно захватит даже фольклорный оборот: Еще не скоро молодость да с нами распрощается и так далее.
Получается так, что все эти послевоенные поэты как бы одного возраста, а ведь это не так. Михаил Исаковский – ровесник века, он 1900 года; он на два года старше Иоанна Шаховского, но сравнить их невозможно, прежде всего, по степени зрелости. В 50-е годы Исаковский начнет никнуть, спускаться, спускаться, хотя и он был включен в школьную программу.
“Разговор на крыльце”.
Нынче всякий труд в почете, где какой ни есть,
Человеку на работе воздается честь.
Кто работу сердцем любит, кто баклуш не бьет,
Для того закон и люди, для того – народ.
Это было уже - позорище.
Михаил Исаковский на многие годы пережил самого себя и ему не досталось умереть, хотя бы в 1957 году, как Владимиру Луговскому, а ещё в 1956 году тот написал: “Та, которую я знал”.
Некоторые писатели в войну всё-таки не то, чтобы сложились, но получили возможность обрести свой голос. К таким, прежде всего, относится Александр Яшин, отчасти и Ярослав Смеляков. Во время войны по-настоящему приобретает голос Борис Слуцкий; он, действительно, “родом из войны”, что ли, и потом, после войны тоже начнет опадать, сникать и уходить.
Борис Слуцкий.
Старух было много, стариков было мало.
То, что гнуло старух, стариков ломало.
Старики умирали, хватаясь за сердце,
А старухи, рванув гардеробные дверцы,
Доставали костюм выходной, суконный,
Покупали гроб дорогой, дубовый
И глядели в последний, как лежит законный,
Прижимая лацкан рукой пудовой.
Здесь опять то, что Солженицын называл “правда довеском”; если прижимают лацкан рукой пудовой, это значит, что руки успели сложить человеку крест на крест.
Постепенно образовались квартиры,
А потом из них слепили кварталы,
Где одни старухи молитвы твердили,
Боялись
Они болтали о смерти, словно
Она с ними чай пила ежедневно,
Такая же тощая, как Анна Петровна,
Такая же грустная, как Марья Андревна.
Вставали рано, словно матросы,
И долго, тёмные, словно индусы,
Чесали гребнем редкие косы,
Катали в пальцах старые бусы;
Ложились рано, словно солдаты,
А спать - не спали долго, долго,
Катая в мыслях какие-то даты,
Какие-то вехи любви и долга.
И вся их длинная, вся горевая,
Вся их радостная, вся трудовая -
Вставала в звонах ночного трамвая,
На миг бессонницы не прерывая.
Самое любопытное, что слово “жизнь” он сумел избегнуть, но и так ясно о чём идёт речь: вся горевая, длинная, радостная и вся трудовая.
После войны на страницах журналов появилось много авторов и, например,
Александр Яшин.
Александр Яшин – ровесник ныне здравствующего (†2003 г.) митрополита Антония Блюма; он 1913 года рождения. Перед призывом на фронт он всё ещё ходил в молодых и так как он из вологодской деревни (где и завещал похоронить себя), то в это время не успел закончить даже литературного института. В Литературный институт он попал уже как фронтовик, то есть без экзаменов (как, между прочим, и Друнина). После института ему крупно повезёт: он женится на болгарке Злате Юрьевне, которая на всю жизнь останется при нём нянькой.
Лучшие стихи Яшина - тоже 50-х годов, но в отличие от Ольги Берггольц, они все идут отзвуком: отзвуком войны, отзвуком пережитых страданий.
Я встретил женщину. Была она
Почти стара
И так измождена,
Что я смотрел – смущен и поражен,
Ведь я когда-то был в нее влюблён.
Усталая, она не шла – брела.
А уж какою сильною слыла,
Каким цветком росла среди полей,
Какие парни бегали за ней!
Мне стало жаль ее, любовь мою;
“Узнала ль?” – спрашиваю.
Признаю. Как не признать!
И голову склоня,
Участливо взглянула на меня.
Теперь уж что! – былого не вернёшь.
А хоть сказал бы – какого живёшь?