Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Самая смертная связь – эта строфа пойдет на его траурном занавесе, когда тело будет выставлено для последнего прощания. Это раннее стихотворение посвящено Василию Ивановичу
“Памяти матери” (1965 год).
Вот он и кончился, покой!
Взрывая снег, завыла вьюга,
Завыли волки за рекой
Во мраке луга.
Сижу среди своих стихов,
Бумаг и хлама.
А где-то есть во мгле снегов
Могила мамы.
Там поле, небо и стога
Хочу туда, - о километры!
Меня ведь свалят с ног [снега],
Сведут с ума ночные ветры!
Но я смогу, но я смогу
По доброй воле
Пробить дорогу сквозь пургу
В зверином поле!..
Кто там стучит? Уйдите прочь!
Я завтра жду гостей заветных…
А может, мама? Может, ночь -
Ночные ветры?
Жизненный путь Рубцова с самого начала наметился как извилистый; но у него начинается самоосознание поэта и “духовное”, вернее, псевдо-духовное рождение. В этом отношении он отчасти похож на Есенина, которому тоже, чтобы осознать себя поэтом и приехать в Петербург, надо было преодолеть некоторый духовный барьер. Есенин вспоминает, что когда его представили Блоку, то “с него капал пот “, потому что он впервые увидел живого поэта.
Так и тут, Рубцов всё-таки оказался в литературной среде, в Москве - и в Москве всё-таки элитарной. Конечно, всю элиту того времени он сначала увидел только с лица, а не с изнанки, и сразу ощутил себя “пареньком”. Через некоторое время это самоосознание паренька, попавшего в столицу, будет с него спадать как шелуха, но именно шелуху он потом поднимет и рассмотрит, именно как пройденное. Как сказано у Тютчева,
Как смотрят души с высоты
На ими брошенное тело.
Эх, коня б, да удаль азиата
Мне б взамен чернильниц и бумаг, -
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б аргамак!
Тут,
Как разбойник, только без кинжала,
Покрестившись лихо на собор,
Мимо волн Обв'oдного канала
Поскакал бы я во весь опор.
Обводный канал – он некоторое время жил в Ленинграде.
Мимо окон Эдика и Глеба,
Мимо криков – “это же Рубцов!”
Не простой, возвышенный, в седле бы,
Прискакал к тебе, в конце концов.
Эдик – это Эдуард Шнейдерман; Глеб – это Горбовский: оба его однокашники и однокурсники по Литинституту; адресаты его писем.
Но, должно быть, просто и без смеха
Ты мне скажешь – Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси?
И стыдясь за дикий свой поступок,
Словно Богом свергнутый с небес,
Я отвечу буднично и глупо:
– Да, конечно, это не прогресс…
Женщинам Рубцов не нравился: маленький, тощий, без волос, но, конечно, мечтал иметь успех. Потом перед ним будут лебезить разные литературные дамы и дамочки.
Первая женитьба Рубцова, сравнительно не поздняя, лет в 25-26 лет была деревенская, как и у Шукшина. Имя его первой жены Генриетта Васильевна Меньшикова (была дочь). В имени Генриетта, кроме моды 30-х годов, проявилась и литературная тенденция: принцесса Генриетта Английская – это из романа Дюма (отца) “Виконт де Бражелон”. Такое в 30-х годах встречалось часто: была, например, поэтесса Молоденкова – ее имя по паспорту Аида, то есть, это тоже папенька услышал оперу “Аида” и назвал; или Виолетта – это из “Травиатты”.
В чем несколько совпадает внутренняя судьба Рубцова и судьба Есенина - так это в том, что очень близкий менталитет начального окружения. У Есенина есть почти хрестоматийное стихотворение “Письмо к матери” и его же стихи “Письмо матери”. В этом стихотворении от лица матери лейтмотив - тихий укор:
Жену свою легко отдал другому…
Это была Зинаида Райх с двумя детьми, которую он действительно отдал Мейерхольду.
У первой тещи Рубцова менталитет был приблизительно такой же, так как когда он женился, то поэтом-то не представился, а тут еще и ребенок, да и один техникум, потом второй – они его прочили в механизаторы, в комбайнера, например; там большого роста не надо, а наоборот, лучше малый. Комбайнер-то получал очень приличные деньги для деревни.