Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Заметив наше удивление, тут же выпалил радостно: “Сегодня же Пасха! А вы и не знали? Я же говорил, что они не знают, - сказал он, обратившись к своей спутнице. Христос воскресе! – весело воскликнул он. А можно похристосоваться?
Всем сделалось весело, сели за стол, разделили на части одно расписное яйцо, остальные оставили в кадушечке – уж очень красиво. Николай сообщил, что яички эти привезла Гета и указал на женщину. Я поблагодарила и поинтересовалась – откуда и когда она приехала. Мне тоже захотелось сделать ей приятное и я спросила – есть ли у нее дети, чтобы послать им гостинца.
Она потупилась,
Я поняла, что опрометчиво поступила. Когда выходили из-за стола, Рубцов задержался на кухне, чтобы докурить сигарету; я спросила: – “Что ж ты не познакомил с женой? – Женщина! Да у нее живет моя дочь!
– передразнила я его.
– А она, кстати, очень приятная, славная и ты напрасно”. – “Ой, да что Вы, Вы же всё понимаете…”
После пели песни. Николай заливается, мы подтягиваем, а Гета, чуть откинувшись на спинку дивана, полу-прикрыла глаза и всё смотрит, смотрит на него: что совершалось в ее сердце, о чем думала, что переживала она? Мне казалось, что она вот-вот заплачет и всё будет именно так, как он написал когда-то в одном из своих стихотворений: слезами она заливалась, а он соловьем заливался, или поднимется и уйдёт - навсегда. И хотелось сказать, чтобы он перестал терзать ее такими песнями, чтобы пел о другом или разговаривал бы. Но тут нам позвонили, пригласили в гости. Гета сказала, что ей нужно идти на вокзал, нужно ехать, потому что там ещё за реку надо попадать, а дорога вот-вот откажет. Дойдя до автобусной остановки, мы попрощались с Гетой и стали уговаривать Николая, чтобы он приходил, когда ее проводит.
А он подал женщине руку, сказал – “до свидания, Гета” и направился впереди нас. – “Ну, ты даёшь, - изумились мы”. Так даже лучше, - громко отозвался он, оглянулся, поднял руку – будь, мол, здорова!
– и пошел.
А вот эпилог.
Бывшая жена поэта Генриетта Меньшикова, приехавшая из Тотемского района Вологодской области, ехала на грузовой машине всю ночь; сидела по-русски красивая, скорбная и одинокая. Она долго-долго смотрела на лицо покойного мужа, не сдержалась и зашлась в рыданьях. После, поняв, что скоро всё кончится, что скоро его совсем не будет, остановила в себе плач и уже не сводила с него взгляд”.
Как многие мелкие мужичонки, Рубцов тяготел к полным женщинам; не исключение и Пушкин, и Шукшин, и Тютчев, и Лермонтов. Но по-настоящему любви у него не было, да и у Лермонтова ее ведь тоже по-настоящему нет.
Доминанта менталитета Рубцова, как и Лермонтова, – это Авелева тоска [278] ; Авелева тоска, когда человеку в его богооставленности или богоотверженности ничто не мило, ничего не надо, потому что всё остальное – суррогаты. По-настоящему надо было бы единое на потребу, но его пока нет. Одно из его программных стихотворений “Над вечным покоем”.
278
Термин мой – В.М.Е.
Рукой
Я не нашел и запаха малины.
Но я нашел могильные кресты,
Когда ушел в малинник за овины.
Это – одно из его любимых занятий: ходить за грибами.
Там фантастично тихо в темноте,
Там одиноко, боязно и сыро,
Там и ромашки будто бы не те -
Как существа уже иного мира.
И там в тумане омутной воды
Стояло тихо кладбище глухое;
Таким всё было смертным и святым,
Что до конца не будет мне покоя.
И эту грусть и святость прежних лет
Я так любил во мгле родного края,
Что я хотел упасть и умереть
И обнимать ромашки, умирая…
Пускай меня за тысячу земель
Уносит жизнь! Пускай меня проносит
По всей земле надежда и метель,
Какую кто-то больше не выносит!
Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный свято погребён
В такой же белой, горестной рубашке.
Ему не довелось лежать - не довелось лежать на деревенском кладбище, он похоронен в Вологде; но эти стихи – эпитафия, и таких эпитафий у него много.
Итак, Авелева тоска; одно из стихотворений так и называется “Гость” – гость инфернальный, это – бес, пришелец из инфернального мира.
Гость молчит и я- ни слова,
Только руки говорят,
По своим стаканам снова
Разливаем всё подряд:
Красным, белым и зелёным
Мы поддерживаем жизнь…
Взгляд блуждает по иконам
Настроенье - хоть женись!
Я молчу и Я слышу пенье,
И в прокуренной груди
Снова слышу я волненье -
Что же, что же впереди?
Как же так, скажи на милость,
В наши годы, милый гость,
Всё промчалось, прокатилось,
Пролетело, пронеслось?...