Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
“Русский огонёк”.
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели.
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звёзд.
Какая глушь! Я был один живой,
Один живой в бескрайнем мёртвом поле!
Вдруг тихий свет – пригрезившийся, что ли?
–
Мелькнул в пустыне, как сторожевой…
Я
Входя в избу (последняя надежда!),
Я услыхал, отряхивая снег:
– Вот печь для вас и тёплая одежда… -
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала…
Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл семейных фотографий:
Огнём, враждой земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет…
– Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал – Наверное, не будет.
– Дай Бог, дай Бог. Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет...
И вдруг опять – Не будет, говоришь?
– Нет, говорю, наверное, не будет.
Дай Бог, дай Бог…
И долго на меня.
Она смотрела, как глухонемая,
И головы седой не поднимая,
Опять сидела тихо у огня.
Что снилось ей? Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею в то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья...
– Господь с тобой! Мы денег не берем.
– Что ж, говорю, желаю Вам здоровья!
За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью.
Как и для Есенина, так и для него последние стихи все полны предчувствием конца. Одно стихотворение так и начинается - Я умру в Крещенские морозы, а он был убит под Крещенье.
После того, как он умрёт, будет сказано много хороших слов. В этом отношении – это несколько похоже на Высоцкого, у которого кто-то [279] , выступая на гражданской панихиде, чётко сказал, что “мы сейчас говорим хорошие слова, может быть, как бы награждая себя за то, что не сказали их ему при жизни”.
О Рубцове было написано несколько хороших стихотворений.
Рубцов
279
На самом деле, актер Михаил Ульянов.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду.
А перед этим:
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной
Добрый Филя живет.
Это стихотворение про простого человека: Филя – пастух; даёт Господь кусок хлеба, и слава Богу; Филя занимается своим делом и любит скотину, а ест любую еду.
После окончания института жизнь не требовала постоянного присутствия Рубцова в Москве – в Москву можно было только наезжать. Москва, разумеется, выхолащивала его и утомляла. И, в конце концов, он решил остаться в Вологде: долго жил в общежитии. С помощью секретаря Вологодского обкома партии ему дали квартиру; и вот в этом “собственном углу” ему и пришлось принять смерть. До конца жизни Рубцов оставался в полной внутренней неприкаянности.
У Солженицына в “Круге первом” есть глава “Бездна зовёт назад”; вот это его неприкаянное детство, как бы “случайное” его рождение, - как бы возвращалось по кругу, и опять выходило всё на ту же неприкаянность, всё на ту же “гастрольную” жизнь - и всё, что самым лучшим русским словом называется – бездомность. Бездомность – это было самое характерное, самое правильное слово, если нужно было охарактеризовать как-то события его внешней жизни.
Рубцов был одет всегда ужасно. И однажды его на Ярославском вокзале остановила милиция, как бомжа; при нем был чемоданчик. Рубцов предъявил документ члена Союза Писателей (он в 1968 году был принят в Союз Писателей), но его заставили всё же открыть чемодан. В чемодане лежала кукла, та самая, дорогая, наряженная кукла, которую он купил в подарок дочери. (Мать и теща Рубцова научили его дочь относиться к нему правильно). Рубцов не был самоубийцей - даже потенциально.
Лекция №34 (№69).
Поэт Николай Рубцов.
1. Последние годы: 1968 – январь 1971 года. Сжимающийся круг (“Зимняя ночь”. “Кто-то стонет на тёмном кладбище…”).
2. Завещание Рубцова (“Посвящение другу”, “До конца”).
3. Николай Рубцов и Людмила Дербина: что есть что. Последние месяцы. Смерть Рубцова.
4. Суд над Людмилой Дербиной. Заключение. Могила Рубцова.
Настоящий брежневский период начался с 1968 года, после Чехословакии. Ранне-брежневская эпоха, примерно до высылки Солженицына, то есть, примерно до 1973 года, характерна тем, что в верхах жила еще надежда вновь загнать, так называемый, “советский народ” в нами называемое “принудительное детство”.