Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Поэтические заработки ведь очень не регулярные, даже Блок не мог себя кормить стихами – он проматывал отцовское наследство, а перед этим – приданое жены.
Даже Островский Александр Николаевич, хотя пьесы шли регулярно, всё равно никак не мог свести концы с концами и только в конце жизни в 1883 году при Александре III получил годовую пенсию 3000 рублей; и только когда стал заведующим репертуара Малого театра и мог переехать на казенную квартиру.
Поэтому у Рубцова никогда не было денег. А ходить торговать на рынок – не тот менталитет (это сейчас люди не стесняются).
Дочку Лену Рубцов ужасно
Слезами она заливалась,
А он соловьём разливался.
Рубцов ушел сам и память этого ухода из семьи - один из первых его шедевров “Прощальная песня” (1964 год).
Я уеду из этой деревни…
Будет льдом покрываться река,
Будут ночью поскрипывать двери,
Будет грязь на дворе глубока.
Мать придет и уснет без улыбки
И в затерянном, сером краю
В эту ночь у берестяной зыбки
Ты оплачешь измену мою.
Так зачем же, прищурив ресницы,
У глухого болотного пня
Спелой клюквой, как добрую птицу,
Ты с ладоней кормила меня?
Слышишь, ветер шумит по сараю,
Слышишь, дочка смеется во сне…
Может, ангелы с нею играют
И под небо уносятся с ней?
Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой настигающий топот,
Всё мне слышится словно в бреду.
Не грусти! На знобящем причале
Парохода весною не жди.
Лучше выпьем давай на прощанье
За недолгую нежность в груди.
Мы с тобою как разные птицы,
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть – никогда не смогу.
Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю -
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку мою.
Чтобы девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
Мама, мамочка! – кукла какая!
И
Между прочим, он глубоко искренен – про любовь твою в сером краю, не сказано, что “про нашу”. В сущности, лучше выпьем давай на прощанье за недолгую нежность в груди – вот и вся любовь, вот и вся любовная лирика. Кстати, любовной лирики у Рубцова нет. С другой стороны, краткость, точность выражения, внутренняя физиономия стиха – это то, что доступно только большому таланту.
“Расплата” (1969 год).
Я забыл, что такое любовь.
И под лунным над городом светом
Столько выпалил клятвенных слов,
Что мрачнею, как вспомню об этом.
И однажды прижатый к стене
Безобразьем, идущим по следу,
Одиноко я вскрикну во сне
И проснусь, и уйду, и уеду…
Поздно ночью откроется дверь.
Невесёлая будет минута.
У порога я встану как зверь,
Захотевший любви и уюта.
Побледнеет и скажет – Уйди!
Наша дружба теперь позади!
Ничего для тебя я не значу.
Уходи. Не гляди, что я плачу…
Это, в сущности, - конец: уходи, не гляди, что я плачу– только после этого он будет искать себе другую; а которую найдет, та его задушит.
Про Генриетту Меньшикову вспоминают многие; но, конечно, только те, кто сталкивался с ней в Вологде, потому что в Москву Рубцов не привозил ее ни разу. В Вологде тогда был, что называется, “Вологодский ренессанс” [277] – в Вологде собрались несколько крупных писателей. Яшин жил в Москве, но приезжал; Белов жил в Вологде постоянно; приезжал Виктор Коротаев, так как родом тоже с севера из Череповца; Виктор Петрович Астафьев и Мария Корякина – жена Астафьева.
277
Термин Михаила Павловича Ерёмина.
Лучшее, что написано про Рубцова, написала Корякина.
“Не помню, на второй или третий день после майских праздников перед обедом приходит к нам Рубцов, подстриженный, в голубой шелковой рубашке, смущенно улыбчивый, руки спрятаны за спину. А сам всё улыбается, загадочно и радостно. За ним вошла женщина: светловолосая, скромно одетая, чуть смущенная, но полная достоинства. Мы как раз пили чай и пригласили и их. Войдя в кухню, Николай торжественно поставил на стол деревянную маленькую кадушечку, разрисованную яркими цветами, - такие часто продают на базаре. В ней - крашеные разноцветные яички.