Классический либерализм и будущее социально-экономической политики
Шрифт:
Имея в виду отмеченные выше человеческие несовершенства, робастная политическая экономия институтов и решений ищет ответы на следующие три вопроса:
• Какие институты показывают наилучшие результаты, когда люди не являются всеведущими?
• Какие институты показывают наилучшие результаты, когда люди мотивированы собственными эгоистическими интересами?
• Какие институты показывают наилучшие результаты, когда люди располагают ограниченными знаниями и одновременно склонны к своекорыстному, эгоистичному поведению?
Классический либерализм и робастная политическая экономия
Ответ классического либерализма на поставленные выше вопросы состоит в том, что институты частной или совместной (групповой) собственности, рыночная экономика и ограниченное государство, роль которого сводится к разрешению споров между частными сторонами, лучше всего способны удовлетворить требованиям робастного режима.
Истоки классического либерализма, как он понимается в этой книге, лежат в шотландском Просвещении, представленном Адамом Смитом и Давидом Юмом, а в более поздние времена нашедшем отражение в трудах Фридриха Хайека (Friedrich Hayek), Майкла Оукшотта (Michael Oakeshott) и Джеймса Бьюкенена (James Buchanan). Фундаментальный
Частное или групповое владение собственностью признается сторонниками классического либерализма в качестве modus vivendi [2] , необходимого для того, чтобы справиться с реальностью разнообразия человеческих ценностей. В условиях ограниченной рациональности способность вступать в различные системы человеческих взаимоотношений и покидать их облегчает обучение методом проб и ошибок, поскольку люди могут наблюдать результаты, которые проистекают из разных способов организации жизни. Кроме того, пространство, которое частная собственность предоставляет людям для экспериментирования с их собственными предпочитаемыми целями и намерениями, минимизирует конфликты в тех условиях, где люди демонстрируют различные представления о хорошей жизни. Когда владение собственностью рассредоточено, то существует больший диапазон возможностей для того, чтобы вступать в добровольные соглашения и контракты ради достижения собственных целей, не мешая другим акторам искать себе других партнеров для достижения своих целей. Напротив, когда владение собственностью сконцентрировано в единственном центре, те, кто контролирует соответствующее учреждение, обладают способностью навязывать свои частные цели другим лицам. Учитывая ограниченную природу человеческой рациональности и возможности эгоистического поведения, преследующего собственные интересы, такие системы с классической либеральной точки зрения скорее всего будут способствовать конфликтам, поскольку отдельные индивиды и группы могут стремиться к получению контроля над аппаратом управления, чтобы реализовать свои собственные конкретные замыслы.
2
Временное соглашение между конфликтующими сторонами (лат.). – Прим. ред.
Классический либерализм делает акцент на свободе объединения и соблюдении прав частной или групповой собственности еще и потому, что последние позволяют формироваться тому, что Хайек именует «стихийными порядками» (Hayek, 1982, часть 1). «Порядки» такого рода демонстрируют паттерны координации, но регулярности, о которых идет речь, не являются продуктом сознательного замысла неких агентов, преследующих единую цель. Наоборот, они представляют собой «эмерджентные» феномены, которые возникают в результате действий целой совокупности разнообразных рассредоточенных агентов, каждый из которых преследует свои собственные, обособленные цели. Для классического либерализма такие порядки обладают трояким преимуществом и воплощаются в рыночной экономике, основанной на рассредоточенном, хотя и неравном владении собственностью.
Во-первых, стихийные порядки лучше подходят для того, чтобы справляться с условиями несовершенного знания и ограниченной рациональности, поскольку они опираются на знание, находящееся в составляющих эти порядки разнородных узлах, и адаптируются к этому знанию. Например, на рынках рассредоточенные индивиды и организации делают свои ценовые предложения в отношении тех или иных прав собственности и тем самым вносят частичный вклад в формирование цен, которые транслируют их частную «порцию» информации тем владельцам ресурса, с которыми они торгуют. Последние могут затем адаптировать свое поведение в свете своих собственных предпочтений и знания, и эта адаптация может влиять на последующие транзакции с какими-то другими агентами в рамках все более сложной сети. Ценовые сигналы, которые появляются в результате такого процесса, подталкивают к «экономному (экономизирующему) поведению» [ «economising behaviour»] и позволяют добиться такой степени координации, которая может оказаться недостижимой для центрального координирующего органа. В условиях ограниченной рациональности и ограниченного знания такой орган не мог бы осознавать всех релевантных возможностей для пошагового улучшения, рассеянных среди разнородной совокупности социальных акторов (Hayek, 1948a, 1982; Хайек, 2011, 2006).
Второе преимущество стихийных порядков состоит в том, что они допускают эволюцию путем экспериментирования. Например, децентрализованный обмен правами собственности на рынке позволяет одновременно тестировать конкурирующие идеи в области производства и потребления. Если бы существовал только один орган принятия решений или «планирования», то любые ошибки с большей вероятностью становились бы системными. Кроме того, в стихийном порядке адаптация происходит быстрее, чем в его централизованном или «плановом» аналоге, – акторы могут учиться на самых прибыльных моделях и имитировать их без одобрения со стороны вышестоящих органов власти или большинства. Для того чтобы участники рынка могли достигать системных усовершенствований, им нет необходимости осознавать, как и почему их действия приносят пользу им самим или их собратьям. Предпринимательские открытия могут быть результатом чистой случайности, а вовсе не сознательного обдумывания. Важно лишь то, что производственные модели, которые удовлетворяют
Приведенные соображения относятся к робастности стихийных порядков применительно к преодолению «проблемы знания» и не делают никаких предположений о человеческих побуждениях и мотивации – они, например, не исходят из посылки, что акторы являются или же должны быть эгоистичными. Однако третье преимущество таких порядков состоит в том, что они предоставляют механизмы защиты от злоупотребления властью там, где люди на самом деле действуют из соображений личного интереса. Как доказывали Давид Юм и, сравнительно недавно, Джеймс Бьюкенен, людей следует моделировать таким образом, «словно они мошенники», причем не потому, что большинство эгоистично, а по той причине, что необходимы институциональные гарантии для ограничения своекорыстного меньшинства (Buchanan, 1986). В конкретном случае рынков возможность «ухода» дает возможность людям избегать акторов, которые предлагают худшие условия сотрудничества. Хотя распределение богатства в рыночной экономике неравномерно, это неравенство носит динамический характер, поскольку ресурсы постоянно перемещаются, уходя от тех, кто не в состоянии использовать свою собственность способом, имеющим наибольшую ценность. Система прав частной собственности обеспечивает стимулы, которые могут побудить даже наименее склонных к сотрудничеству или эгоцентричных агентов действовать приемлемым для общества образом. Там, где права собственности хорошо определены, издержки, порождаемые тем или иным решением, эффективно интернализируются – акторы получают прибыль от решений, которые выгодны их собратьям, но вынуждены нести издержки, вызванные теми решениями, которые тем невыгодны (Alchian and Demsetz, 1973; Алчиан, Демсец, 2009).
Эти принципы институциональной робастности применимы не только в контексте принятия «экономических» решений, но также и применительно к вопросам распределительной справедливости. С классической либеральной точки зрения те институты, которые дают акторам возможность навязать обществу единую концепцию распределения, несовместимы с процессом эволюционного обучения и с принципом свободы объединения. В условиях ограниченной рациональности могут иметь место существенные разногласия по поводу того, что собой представляет «честное» распределение дохода и богатства. Результаты классического либерального порядка не могут рассматриваться как «справедливые» или «несправедливые», так как они не базируются на подчинении единой системе распоряжений, а следуют из действий людей, объединившихся на основе множества различных дистрибутивных норм (Hayek, 1982; Хайек, 2006). Поэтому определяющей характеристикой «либеральной» системы справедливости должна быть «независимость от целей» – система не должна пытаться определить справедливость результатов, которые получились вследствие свободы объединения, но должна стремиться к разрешению споров, когда нет ясности в том, кому именно принадлежат права собственности, а также в том, были они нарушены или нет. С этой точки зрения все акторы – даже если между ними нет согласия по поводу распределительной справедливости – заинтересованы в сохранении тех рамок, которые гарантирует стабильность прав владения, потому что именно эта стабильность позволяет людям жить своей жизнью, не вступая в постоянный конфликт со своими собратьями (Otteson, 2006). С классической либеральной точки зрения никакая центральная власть не может получить доступ к знанию, необходимому для оценки всех факторов, которые вносят свой вклад в конкретное распределение, и с учетом возможности эгоистического поведения в собственных интересах никакой такой власти нельзя доверять определение «справедливости по заслугам» для других.
Если робастные институты – это такие институты, которые лучше всего справляются с человеческими несовершенствами, то таким же должен быть и процесс институционального конструирования. В мире несовершенных знаний и ограниченной доброжелательности люди, изобретая институциональные структуры, могут совершать ошибки. Поэтому робастная политическая экономия должна допускать эволюционное обучение и обеспечивать сдержки и противовесы на метаинституциональном уровне. Таким образом, в то время как классический либерализм – это теория, претендующая на универсальную применимость при объяснении институциональных типов, наиболее пригодных для облегчения социальной координации, он не предлагает проекта достижения какой-либо конкретной институциональной формы. Процессы эволюционного обучения, которые имеют место внутри рынков, должны действовать на многих уровнях таким образом, чтобы люди могли покидать конкурирующие и зачастую взаимно пересекающиеся институциональные проекты или присоединяться к ним (Buchanan and Vanberg, 2002). Следовательно, хотя государство представляет собой особенно мощную организацию, оно должно быть лишь одной из многих других подобных организаций, сила которых ограничена самим существованием конкурентов.
Важно установить в этом контексте, что на самом деле вытекает из приверженности к «минимальному государству». Самый существенный момент, который нужно подчеркнуть, состоит в следующем: классический либерализм признаёт, что государства могут играть важную роль внутри либерального общества. И подобно тому, как на рынках иерархические организации вроде фирм могут обладать преимуществами в эффективности перед менее крупными и более индивидуализированными единицами производства и потребления, точно так же государства или «государствоподобные» институты могут располагать сравнительными преимуществами, когда дело доходит до обеспечения действенности правил, необходимых для поддержания либерального порядка, например, таких, как защита личности и собственности. Однако границы между теми случаями, где требуется действие со стороны государствоподобных образований, не должны устанавливаться незыблемыми как камень, но, как и в случае границ фирм, должны иметь возможность сдвигаться в ответ на такие технологические и институциональные новшества, которые увеличивают относительную эффективность альтернативных подходов. Поэтому идеал минимального государства в определенной мере текуч и не представляет собой некой точки равновесия, к которой должны быть устремлены все усилия по реформированию институтов.