Клёст - птица горная
Шрифт:
— Да-да! — я поддержал обеспокоенного дедушку и хлопнул собеседника по плечу. — Мне знать больше ничего не нужно… Спасибо за откровенность. Если что — заходите, милости просим. Деликатесов не обещаю, но мой личный повар сварганит Вам хоть хорька, хоть ворону так, что пальчики оближешь.
Адъютанты заржали, Старик хрюкнул, а Механикус улыбнулся:
— Когда я учился в университете, то приходилось иной раз есть такое, что жареная крыса считалась лакомством. Как-нибудь воспользуюсь Вашим приглашением.
Пожал руку ещё раз и вышел.
— Разрешите идти, господин командующий?! — я вытянулся стрункой, полагая, что темы для беседы более нет никакой, — тем
— Говоришь, что служил в обозных войсках? — спросил дедок задумчиво, словно разбуженный моим вопросом. Кстати, он проводил Механикуса вставанием и продолжал стоять; его руки при этом словно сами по себе то теребили волосы на затылке, то дёргали парадный доспех.
— Так точно, в обозных!
— А что, у вас там любой обозник был готов кинуться врукопашную на кавалерию, в одиночку?
— В армии моей страны обозные войска — это самое страшное, что только можно себе вообразить! — чистосердечнопризнался я, вспоминая Гвоздя с Гномом. — Уверяю Вас: через год службы вы были бы готовы полезть даже на стенку, а не только на кавалерию с одним ножиком.
— Вот смотрю я на тебя и думаю: то ли орден тебе дать, то ли голову отрубить, чтобы спать спокойно…
— Конечно, лучше орден! — я был совершенно откровенен. — Я уже два раза оказал помощь вашей армии, что моим контрактом не требовалось, между прочим. У меня какие оговоренные обязанности? — правильно: подчиняться приказам. Бежать по личной инициативе спасать ваших дураков, готовых сломать себе шею, — нет у меня таких обязательств. Вот за это мне, если по совести, орден как раз положен. На золотом основании. С брильянтами по краям. И чтобы рубины в центре. Вот такой!
И я изобразил пальцами себе на груди размер полагающегося мне ордена, вспоминая ту награду, что увидел как-то раз, давным-давно, у Лебедя, — размером с чайное блюдце. Но я не стал мелочиться, и нарисовал себе сразу суповую тарелку.
— Во-о-о-о-о-н! Бога душу мать!..
Я сейчас уже не могу дословно вспомнить все те слова, что выкрикнул мне тогда Старик — увы, с годами память меня подводит, и перед читателями неудобно: они ведь обладают некой моральной целомудренностью, не сломленной четверть-вековой службой в армии. Но всё-таки должен признать, что сила слова нашего дедка была такова, что меня словно ветром вынесло наружу, — да так, что я никак не мог вспомнить подробностей! Казалось бы: вот только что я стою в сумраке шатёрного полога, показывая командующему, какой награды я достоин, — и вот я уже нахожусьпод солнцем, перед невозмутимыми часовыми, скрестившими копья, загораживающие вход к командиру легиона.
При этом мои пальцы так и остались на груди, изображая границу ордена, достойного для вручения моей персоне, но, кроме невозмутимых часовых, этот жест уже никто не видит. Как я вышел? — сквозь ткань, что ли? Убей — не помню, а фантазировать не буду.
Я хмыкнул, пожал плечами, сделал вид, что отряхиваю крошки с доспеха, потом одёрнул его и зашагал себе прочь. Орден, стало быть, не дадут, но и голову рубить не будут. Пока.
Первый бой
Любой читатель скажет, что нарушение государственной границы не является хорошим делом, даже если вы кого-то спасаете. Если при этом вы ещё убиваете солдат этой страны, то маститые дипломаты и вовсе могут назвать вас «агрессором». Но Божегория и Ледогория уже находились в состоянии войны, поэтому малая стычканичего принципиально не решала.
Собственно, «окоп» — это сильно сказано. На самом деле получилась неглубокая яма, в которой мы могли бы все лежать в полный рост так, чтобы наши носы располагались ниже уровня земли. Снятый грунт я велел отсыпать в сторону противника, подражая окопу настоящему, что окружил наш легион с двух сторон.
Разумного объяснения мой приказ не имел, поэтому в ход пошла проверенная версия, что у меня не все дома, и даже кукушка уехала. А неприятность случилась сразу же, — на другой день после визита Механикуса, едва-едва рассвело! Мы даже позавтракать не успели…
С ледогорской стороны в небо взвились ракеты, оставляя за собой шлейф густого, плотного белого дыма. Эти штуки я уже видел в бою, но почему-то никак не думал, что их могут создавать даже «горные» королевства: мне казалось, что наука сильнее в Нихелии и моей стране. Ракета — это, по сути, та же праздничная шутиха, только гораздо крупнее и летает дальше, а вместо цветного фейерверка в неё закладывают порох с острыми железяками, поэтому веселье получается совсем другое…
В нашем лагере поднялся шум и суета: солдаты совершенно не понимали, зачем ледогорцы балуются шутихами, но, когда стало очевидно, что некоторые «брёвна» непременно упадут в границы нашего периметра, то стали разбегаться так, чтобы, по прикидкам, эти штуки не рухнули им на головы.
— В яму! В яму! — заорал я и для убедительности отвесил по пинку Биму и Бому, затормозившим больше всех. — ЛОЖИСЬ!!!
Да, очень страшно лечь в конкретное место, когда остаётся только надеяться, что проклятая ракета не свалится туда же. И команду «ложись!» тут никто не знает. Ни разу её не слышали, и на учениях ни одна сволочь не обмолвилась, что может случиться и ТАКОЕ. Вообще никто ничего не знал и никого ничему не учил! Разведка с воздуха, «новая эпоха», «великое дело», — мать их так и разтак! Мол, мы можем увидеть больше… как можно было проворонить установку станков для запуска ракет и сам факт наличия у врагов ракетного оружия?! Нас как баранов пригнали по старинке камнями кидаться да палками махать, а нас тут кроют по всей науке…
Ба-бах!!! Ба-бах!!! И началось…
Засвистело железо: взрывавшиеся ракеты щедро швыряли его слева направо и справа налево. На вас когда-нибудь падала туча стрел? — так вот: почти ничего похожего. Падение стрел можно сравнить с крупными каплями дождя с градом, которые швырнуло на вас порывом ветра. А железяки от ракет летят хаотично, гораздо гуще и не сверху вниз, а, наоборот, снизу в разные стороны. Для тех лопухов, что не познали даже осыпание стрелами, и вовсе ужас.
— Ой, мама, страшно! Страшно, мама! — заплакал бородатый Бим и хотел было рвануться куда глаза глядят, но я успел хлопнуть его ладонью по затылку и прижать лицом к земле:
— ЛЕЖАТЬ! Лежать, мать твою! Убью!!!
Если десяток поддастся панике — всё пропало: кинутся кто куда, и потом их не соберёшь и не переловишь.
Бом тоже заплакал, но, слава богам, пускал сопли в землю и не дёргался. Остальные мужики, закрыв головы руками, громко молились, — даже Штырь, чего я ни разу не видел.
Взорвалось где-то совсем рядом: нас тряхнуло, мгновенно отшибло дыхание и заложило уши словно пробками. Молитвы оборвались: ошалевшие мужики хватали ртом воздух, которого не хватало. Мы стали словно ватные, но в этом была и часть хорошего: по крайней мере, в таком состоянии срываться куда-то бежать оказалось невозможным.