Клейменные одиночеством
Шрифт:
Очень милая девочка — трогательная, нежная, беззащитная. Такую хочется оберегать и баловать, как ребенка. Она бы сумела осчастливить Ирвина. Если бы только могла выжить с ним рядом.
— Пойдем в сад, — Восток чувствительно хлопнул меня по плечу, — пообедаем. В дом пригласить не могу, ты же понимаешь…
Я-то понимаю, а ты чем думаешь, глупец?
Мы уже несколько часов сидели на заднем дворе за вкопанным в изрезанную трещинами землю столом. После простого, но сытного обеда и нескольких кружек крепкой домашней хмеры, мы рассказали друг другу все, что происходило с нами за последние несколько весен. Когда Диммения отправилась спать,
— Я люблю ее, — в десятый раз объяснял Ирвин, по-идиотски улыбаясь. — И Димма меня любит.
— Именно поэтому ты должен меня послушаться, чертов молокосос! — я потерял терпение. — Ты убиваешь ее, Восток! Убиваешь! Как ты не поймешь этого, придурок?! — не думал, что разговор по душам будет настолько эмоциональным.
— Она меня любит, — упрямо повторил он. — По-настоящему любит, Грэн! Ей ничто не грозит.
Восток искренне верил в волшебную силу любви. Я зарычал от отчаяния, перегнулся через разделявшую нас столешницу, схватил Ирвина за грудки и заорал, при каждом слове встряхивая его, как герзатовое дерево со спелыми плодами:
— Ты до сих пор не понял, что наставники кормили нас глупыми сказками?! Это бред, Восток, фальшивая надежда! Байка для наивных учеников, чтобы они не сошли с ума от страха перед пожизненным одиночеством, не повесились при мысли о своей судьбе — и чтобы в Гранзане всегда было четверо идиотов с изуродованными харями, которые будут латать дыры в этом чертовом мире и не дадут ему развалиться! — я так и не увидел в его глазах понимания.
— Нам врали, малыш, — с горькой усмешкой сказал я, отпуская его. — Сила любви — просто выдумка.
— Это не выдумка, Север! — он весь буквально светился верой в чудо. — В Книге Дорог это тоже написано! «Та, чье сердце переполняет любовь к Одинокому, черпает силы из мужа своего. И будет жизнь ее долгой, как у суженого, и не познает болезней и старости…»
— Я помню эти строки, — устало сказал я. — И был таким ослом, что верил в них слишком долго.
— А тебе не приходило в голову… — Ирвин запнулся и потупил взгляд, — что Лирна просто не любила тебя, Грэн? Или разлю… — я дал ему в зубы так, что он слетел со скамьи.
— Я не имел в виду, что жена тебя обманывала, — спокойно продолжил Восток, поднимаясь на ноги и стирая тыльной стороной ладони кровь с подбородка. — Она могла не знать, что ее чувства к тебе — не любовь, а что-то другое. Так бывает…
Когда он ушел, я долго сидел за столом, обхватив голову руками. Беседа ни к чему не привела. Я так и не смог убедить его. Влюбленный мальчишка просто отказывался верить мне, и это сводило с ума. Я двадцать весен жалел, что никто не поведал мне того, что я пытался втолковать Востоку. Если бы только только знал… хотя бы подозревал, догадывался… я оставил бы ее раньше. Моя Лирна была бы жива до сих пор. Четыре весны. Четыре кратких весны мы были вместе. Четыре долгих года я не замечал, что делаю с моей звездоокой, как она стареет с каждым днем все быстрее, как сгорает, словно свечка. Она казалась прежней, такой же юной и красивой, как в тот день, когда мы впервые встретились.
…Дорога была прекрасна. Она причудливо петляла среди пышных садов, прозрачных березовых рощиц и изумрудных лугов. Деревья пенились белоснежными цветами и распространяли одуряющие ароматы, в ветвях заливались трелями опьяневшие от весны птицы, солнечные блики играли в многочисленных лужицах, оставленных слепым дождиком. Я шел
Разбойников не опасался: никто не свяжется с Одиноким даже ради пары сотен солденов. За годы Пути я еще не встречал безумца, рискнувшего приблизиться ко мне по собственной инициативе. А о желающих убить одного из вечных странников — ни разу даже не слышал. И самые отчаянные сорвиголовы надеются прожить долгую жизнь, пусть не все признаются в этом. Тогда я был еще слишком молод, чтобы думать о том, что кто-то может напасть со спины, не успев рассмотреть лицо.
Звуки борьбы быстро вывели меня на широкую поляну, где подонки вздумали позабавиться с яростно сопротивляющейся девчонкой. Растрепанная, в изорванной одежде, она брыкалась, кусалась и царапалась, но справиться с четырьмя здоровыми мужиками ей было не под силу. Трое скотов с изрядно покарябанными рожами разложили извивающуюся жертву на траве, а рыжий сутулый тип уже спустил портки, гаденько хихикая.
— Не помешаю? — мое внезапное появление оказалось для насильников неприятным сюрпризом.
Я повернул голову, давая получше рассмотреть свой левый профиль, и те трое, что были все еще полностью одеты, бросились бежать, оставив девушку, которая тут же пнула в пах рыжего, впавшего в ступор. Тот взвыл от боли, но, корчась и постанывая, все-таки ретировался, путаясь в собственных штанах. Девчонка проворно поднялась на ноги, настороженно заозиралась, тяжело дыша. Тонкая, гибкая, с непокорной копной вьющихся темных волос и огромными черными глазами. Ее полные губы были разбиты, тонкие пальцы стягивали края разодранного на груди платья.
— Спаси… — увидев мое лицо, она осеклась и отшатнулась, как от змеи, черные глаза расширились от ужаса.
Ничего удивительного. Лицезрение Клейма Одиночества еще никого не приводило в восторг.
— Не стоит благодарности, — сухо ответил я, отводя взгляд. — Бери вещи — и пошли. Далеко направлялась?
— Н-нет…
— Что — нет? Не далеко? Или не пойдешь?
— Недалеко… — глухо ответила она и обреченно опустила веки. — Пойду.
Люди верят, что любой, кто посмеет отказать в просьбе вечному путнику, умрет скорой и страшной смертью. Одинокие ничего не имеют против этих суеверий, даже старательно их поддерживают. Нам, как и всем остальным, нужны еда и одежда, добыть которые без посторонней помощи довольно сложно.
— Я не собираюсь обращать тебя в рабство! Всего лишь хотел проводить. Но если ты боишься меня больше, чем этих… — кивнул на заросли, за которыми скрылись разбойники.