Клейменные одиночеством
Шрифт:
— Прости, — прошептала она, когда я замолчал. — Прости, я не смогу любить тебя. Я уже… я…
— Зачем тогда ты пришла? — я отстранился, посмотрел ей в глаза. — Тебя заставили… быть со мной?
— Нет, — Шаэнн опустила взгляд. — Я сама. Люди говорят, ты очень щедр…
— Тебе так сильно нужны деньги?
— Не мне… — она запнулась. — Один человек — очень, очень хороший человек — в беде, — она решилась поднять на меня глаза, в них стояли слезы. — Он продал себя на галеру. Чтобы выкупить меня из Дома. Если через два дня… если я не успею, его увезут — далеко, к морю, — и мы больше не увидимся.
— Ты
Первое настоящее разочарование — это очень больно. Ничто не ранит сильнее, чем осколки разбитой надежды. Даже такой — наивной, несбыточной. Глупой.
Я дал ей денег — больше, чем требовалось. Отдал все до последнего солдена и ушел не прощаясь…
Теперь Вечноцветущая стояла передо мной — ничуть не повзрослевшая, точь-в-точь такая, как тогда, лишь одета иначе: платье из дорогого шелка, драгоценные каменья в волосах… Но воспоминания о былом не вызывали сожалений. Останься она со мной — и я никогда не встретил бы свою Лирну, мое звездоокое чудо.
— Здравствуй, Шаэнн. Ты снова подошла к Одинокому?
— Я больше не боюсь тебя, Север, — она усмехнулась. — Твой дар ведь не тянет жизнь сразу.
— Раньше ты этого не знала…
— Обществу, в котором я теперь вращаюсь, известно о вас больше, чем простолюдинам. А где есть знание — нет места предрассудкам, — я мог поспорить, но не стал. — Ты злишься на меня?
Я улыбнулся:
— Нет, Шаэнн. Я тебе благодарен, — она удивленно приподняла искусно подведенную бровь, и я пояснил: — Ты научила меня, что любовь сильнее страха смерти.
Она перевела взгляд на мое предплечье, провела изящным пальчиком по орнаменту брачного браслета.
— Ты все-таки нашел ее… Я рада за тебя.
— А ты? — на ее руках браслетов не было. — Успела тогда?
— Успела. Спасибо, ты очень помог, — она грустно улыбнулась. — У него все хорошо, недавно женился…
— Мне жаль, — искренне сказал я.
— Не надо, все правильно. Знаешь, почему нас зовут Вечноцветущими?
— Вы не стареете.
— Да. Всю жизнь цветем — но не плодоносим… Пустоцветы, — с горечью сказала Шаэнн. — А она родит ему ребенка.
Мне было жаль ее — прекрасную, вечно молодую, судя по всему — богатую… Мы тепло попрощались, как старые друзья — по крайней мере, мне казалось, что друзья прощаются именно так. Возможно, когда-нибудь встретимся. Прежде чем скрыться за углом, Шаэнн обернулась:
— Запомни еще кое-что, Север: даже настоящая любовь иногда заканчивается.
Я с улыбкой покачал головой. «Этого не может быть, Шаэнн. Настоящая любовь — вечна. Надеюсь, ты это поймешь».
Брешь
С наступлением сумерек и без того не слишком оживленный тракт совсем обезлюдел. Лишь душный ветер лениво раскачивал кроны деревьев, да косматые тени шарили по дорожным камням. Звуки леса заглушал низкий рокот, отдававшийся дрожью в груди. С трудом верилось, что кроме меня его никто не слышал. В ушах грохотало так, словно совсем рядом ревел мощный водопад. Впрочем, нувар подо мной тоже что-то чувствовал — нервно прядал ушами и шел вперед с явной неохотой. Я ласково похлопал его по шее, успокаивая. «Понимаю, Друг. Сам туда не хочу. Знал бы ты, насколько…» Треклятая брешь открылась, когда до дома мне оставалось не больше суток пути. Будь она поближе — наплевал бы на все и увиделся с женой и сыном, прежде чем мчаться затыкать чертову дыру, но Дар подсказывал: расстояние слишком велико. Пришлось поворачивать назад, в который раз откладывая долгожданную встречу. Нельзя было позволить бреши стать по-настоящему опасной. Она и так за неделю разрослась до угрожающих размеров.
Стало немного светлее: вместо леса по левую руку потянулись засеянные поля,
5
Роговые наросты на голове нувара образуют т. н. щит. У ездовых нуваров он может быть украшен резьбой (часто в виде герба владельца). В щиты боевых нуваров вживляют стальные шипы.
— Ну вот и все, — я обнял нувара за толстую шею и, отстранившись, толкнул в бок. — Иди, — он сделал пару шагов и остановился, оборачиваясь, словно поджидая меня.
Животные не понимают значения розы ветров на моем лице, не слушают жутких историй о выпитых жизнях… просто тянутся к человеку, который о них заботится. И не знают, что он может убить их одним своим присутствием.
— Нет, дружище, без меня тебе будет лучше. Ну же, пошел! — я хлопнул по лоснящемуся крупу, Друг с обидой покосился на меня, но не тронулся с места. — Пошел вон, топай отсюда! Проваливай!!! — и нувар нехотя побрел в сторону деревни, то и дело останавливаясь и оглядываясь.
Я отвернулся, поднял с земли тяжелые сумки. «Прощай, Друг… Надеюсь, какой-нибудь ушлый мужичок догадается отвести тебя на торжище, а не впряжет в плуг».
… Лунный свет почти не освещал путь, с трудом пробиваясь сквозь кроны деревьев и густые заросли орешника. Ветви плетьми хлестали по лицу, царапали руки и цеплялись за одежду. Я упрямо пер вперед, чувствуя, что почти достиг цели. Теперь не нужно было прислушиваться к Дару, чтобы определить направление. Сумасшедшая песнь бреши ревела в ушах, появилась пульсирующая боль в висках, нарастающая с каждым шагом. Солнечное сплетение, казалось, превратилось в огненный шар, прожигающий внутренности. Поклажа тянула к земле, ноги цеплялись за корни и коряги, оскальзывались на обомшелых камнях. Я шел, стиснув зубы: «Чем раньше управлюсь, тем будет проще». Воздух, пахнущий прелой листвой, загустел, стал плотным, как вода, еще больше затрудняя движение. На самом деле, я знал, что просто не будет. И никогда не было. Закрытие бреши, даже небольшой, — это всегда боль. А потом — долгие недели блуждания по лесам и пустошам, пока Дар не восстановится и не станет немного безопаснее для людей.
Показалось, что впереди появился просвет. Я рванулся, торопясь выбраться на открытое пространство — и едва удержал равновесие на краю балки шириной не меньше полутора стадиев. О глубине можно было лишь гадать — слишком темно. А по ту сторону зияла брешь, словно дыра в картине. Она приковывала взгляд, серым водоворотом засасывая сознание в бездну. Чуждая, противоестественная язва закрывала полнеба, и я должен был залечить ее. Больше некому. «Боги, как близко!». Я сделал было шаг назад, но не успел. Дар пробудился внезапно, не дожидаясь, пока я обойду балку и приближусь к разрыву, — слепяще-белым потоком хлынул из груди, дугой выгибая тело до хруста в позвоночнике. Парализованный болью, я безвольной куклой висел в воздухе, едва касаясь земли носками сапог. Хриплый крик утонул в оглушающем шуме бреши… И вдруг все закончилось. Сознание затопила блаженная темнота.