Кликун-Камень
Шрифт:
— Ты только обязательно гуляй, больше гуляй! Я думаю, что мы недолго.
— Я хотела бы с тобой, Ванюша!
— Мыслимо ли? Помоги собраться. Через час ехать.
Площадь перед вокзалом и перрон заполнены народом: заводы провожали свои дружины. Реяли знамена, стоял веселый гомон, смех, песни.
Дружинники, завидя Малышева, закричали:
— Иван Михайлович, к нам!
— Вон Малышев, ребята!
У передних вагонов плясал Миша Луконин, с прибаутками подбрасывался, ухал:
— Эх, жизнь
Около Петра Ермакова стояла чернобровая его жена. Они ненасытно глядели друг на друга.
Наташа невольно подумала:
«А в кружке на Верх-Исетском парням жениться не советовал. Верь ему. Глаз от жены не отведет».
Гармошка, ликуя, играла «Комаринского». Вокруг Миши вилась Светлана, мелко и часто семеня ногами, подкатывалась к нему, вьюном выскальзывала из-под рук.
Малышев почувствовал какое-то беспокойство и не мог понять, откуда оно.
Матери и жены, сгорбись, стояли вокруг. Зажав в глазах слезы, какая-то маленькая высохшая бабенка лихорадочно говорила мужу:
— Будто у тебя три жизни в кармане. Разум-то заячий! А дома — ребятишки…
Рядом обнимались старик с воспаленными глазами и молодой безусый паренек. У старика редкие, как у китайца, усы в уголках губ. Он хрипел:
— Сам бы пошел, да ноги плохо слушают… длинны дороги стали!
— Я этому Дутову мозги выгрызу! — твердил парень.
Костя Вычугов хмуро наказывал Любе:
— Себя соблюдай!
Кто-то из товарищей его утешил:
— Ты не бойся, Костя, мы всем заводом ее караулить будем.
Плеск веселья, смех, хлопки, шутки.
— Не горюй. Я скоро обратно тебе свое сердце привезу…
— Что ты уставилась на меня, как на архангела!..
Беспокойство в сердце Малышева нарастало. Он уже не мог поддерживать разговора с женой, резко обернулся, поймал взгляд Кобякова. Тот ринулся к нему с распростертыми объятиями. Иван, как бы не видя его, повел Наташу в сторону.
— Послушай, как поют! Ах, как поют!
Лицо Наташи будто задымилось. Малышев целовал его, приговаривая:
— Вызови маму. Береги себя. Ой, наверное, и во сне я тебя видеть буду!
— Ты слишком мало спишь, чтобы увидеть меня во сне, — произнесла Наташа, пряча свою боль за улыбкой.
Тихонько посмеялись. Оба взглянули на небо. Оно было полно сверкающих белых барашков.
— По вагонам! — крикнул высокий и бравый Колмогоров, командир сотни.
Миша Луконин, раскрасневшись от пляски, подошел к Малышевым, приподнял шапку и, переполненный радостью и воодушевлением, сказал:
— Извиняюсь. Я ведь, Иван Михайлович, как увидел, что ты с нами, обрадовался: с тобой ведь всяк себя человеком чувствует. Извиняюсь! — Миша ушел.
Иван Михайлович снова посмотрел на жену. Пройдет еще несколько минут, и они расстанутся. Сказал шепотом:
— Видишь? Нельзя мне
XXVII
Поезд отбросил город назад. Дым от паровоза плыл, цепляясь за кусты, беспомощно клонясь к земле.
На каждой остановке, а они были часты, Иван Михайлович шел из вагона в вагон. В теплушках разучивали революционные песни.
В одном из вагонов появился подросток, одетый в лохмотья.
Его изумленно разглядывали.
— Откуда ты вылез?
— Из-под нар… Хоть что делайте… Можете даже расстрелять, а в тылу я не останусь. Я только Ивана Михайловича ждал.
— Чей ты?
— Верх-исетский! — с вызовом ответил парнишка. — Я храбрый!
Его звали Ленька. Ленька Пузанов — один сын у матери-вдовы.
— Да как ты это пальтишко-то надеваешь? Наверное, путаешься в лохмотьях? — спросил Малышев.
— А я нарочно такое надел, чтобы шинель скорее выдали, — искательно глядя на комиссара, заявил парнишка. — И саблю с наганом! — нетерпеливо и восторженно напомнил он.
Неудержимый смех сопровождал каждое его слово.
— Вишь ведь, и губа желобком!
— Да в нагане-то ведь — смерть…
— Так ведь не нам смерть-то, а Дутову!
— Разбирается!
Бойцы начали доставать для парнишки из своих мешков кто белье, кто рубаху, кто штаны.
Парнишка покрякивал от удовольствия.
— Только я вот слышал, что ты, Ленька Пузанов, в партии меньшевиков состоишь, верно ли? — спросил Малышев.
Люди шумно задышали, сдерживая смех. Ленька оторопело посмотрел на всех и протянул:
— Не-ет… Я с Иваном Михайловичем…
На одном полустанке поезд, казалось, увяз. Малышев обошел несколько вагонов.
В углу Миша Луконин, сидя рядом со Светланой, говорил вкрадчиво:
— Мы с тобой отлично в одной упряжке пойдем…
— Спасибо за доверие.
Иван напомнил:
— У девушек есть свой вагон. Здесь тебе, Света, не место.
Та послушно поднялась.
— Пели здесь. Да и Миша звал. Меня на песню потянуло, Иван Михайлович.
Когда девушка вышла, Иван спросил, обращаясь к Михаилу:
— А ты зачем ее все обхаживаешь: не время и не место…
— Знаю, Иван Михайлович. Но ведь надо же и мне кого-то на сердце положить. Ознобила она меня совсем.
В следующем вагоне пожилой рабочий с красными обветренными руками приговаривал, обжигаясь картошкой:
— У меня тело большое, его надо накормить! Садись, Иван Михайлович, с нами поешь.
Рядом сидели Мрачковский и Толмачев, тоже ели картошку.
Малышев присел на полено к печурке.
— Костя, вставай, все комиссары у нас собрались. Чего ты лежишь, корни пускаешь! — глядя с улыбкой на Малышева, рабочий пояснил: