Кликун-Камень
Шрифт:
— Курить любит этот Костя! Сунь ему сонному папироску — сосать будет.
Костя Вычугов, поднявшись с нар, тоже подсел к печке.
— Хочу узнать поподробнее, товарищи комиссары, кто такой этот Дутов? Откуда взялся?
— Дай ты людям поесть. Говори сам. Чем больше говоришь, тем меньше есть будешь, — заворчал рабочий с черными руками, утаивая усмешку.
— Ну, что о Дутове рассказать? Кто же он? Избран наказным атаманом Оренбургского войска, — поблескивая очками, начал Толмачев. — В августе участвовал в корниловском
А после Октября поднял кулацкое восстание.
— Так, что, он сам по себе? Захотел и восстание поднял?
— Нет… Еще в ноябре кадеты и эсеры в Оренбурге образовали контрреволюционную организацию. «Комитет спасения Родины и революции» называется. Захватили власть. Работников Советов арестовали. Вот Дутов и кричит, что это созданное им правительство — единственная законная власть по всему оренбургскому казачьему войску, армию создает из казачества и белогвардейцев.
— Ну, мы ему покажем «Комитет спасения России!» Спаситель выискался!
…На остановке из открытой двери одной теплушки кто-то палил из винтовки по соснам, кричал на присмиревших в стороне, у вокзала, женщин.
Подходя, Малышев спросил:
— Что здесь происходит?
— Стреляем! — отозвался хмурый паренек с туповатым плоским лицом.
— Отставить! Встать по форме! — прикрикнул комиссар. — Фамилия?
— Щукин. Верх-исетский я…
— Староста!
В проеме дверей вырос долговязый, без пояса, парень, в папахе, сломанной налево.
— Разоружить Щукина! Внушить, что пугать жителей нам не к лицу И кроме того — патроны надо беречь.
— Есть, товарищ комиссар!
Около вагонов девушек крутились парни, перебрасываясь шутками. Девушки учились накладывать бинт.
— Как настроение? — спросил Иван Михайлович.
— Хорошее!
— Ребята не обижают?
— Нет, они от наших песен ошалели.
Иван поднялся в вагон. В дверь заглянул паренек с наивными голубыми глазами на рыхлом веснушчатом лице:
— Вот поют, Иван Михайлович. Тетерин слушать без слез не может. Вы им прикажите только плясовую петь. Такими голосами только плясовую бы! Тетерин плясовую тоже любит.
— А кто такой Тетерин?
— Да я же, Тетерин-то! Как запоют, волком бы выл!
Девушки хохотали:
— Это он о себе так: Тетерину раз плюнуть, и Дутова нет.
— А не кажется ли Тетерину, что ему в своем вагоне надо быть!
— Не-е, не кажется.
Малышев выпрямился.
— Товарищ Тетерин. Марш в свой вагон!
— Так ведь, Иван Михайлович…
— Товарищ комиссар, а не Иван Михайлович.
Озадаченность парня рассмешила девушек, но они сдержались: так ново, что Иван Михайлович недоволен обычным обращением к нему.
Малышев спросил строго:
— Повторить?
Тетерин скрылся.
На путях Иван встретил Ермакова.
— Надо
— Научим! В этот вагон не ходи, там сказки рассказывают! — посоветовал Ермаков уже издалека.
«Сказки? Вот как раз я сюда-то и зайду. Любопытно!»
Только комиссар влез в вагон, поезд тронулся. Он рассмеялся:
— Так и ехать теперь мне с вами.
— Садись, Иван Михайлович!
— Сяду и мешать не буду.
— А ты нам никогда не помешаешь. — Саша Медведев освободил для него место. — Ну, так слушайте дальше: положил солдат грош на божницу, полежал, опять спрашивает: «Спишь ли, батюшка?» — «Отлепись ты! Сплю давно. Чего ты опять?» — «Хоть сшивай глаза, не спится: все за грош свой боюсь. Вдруг воры придут!» — И опять думает: «Кокнуть бы тебя, долгогривого. Концы в воду и пузыри вверх». — «Вот прилип! — ворчит поп. — Кому твой грош богатство принесет? У меня вон в кринке на полке на сотни золота лежит — не боюсь. А ты! Еще солдат!»
Саша рассказывал в лицах: надувался, басил — за попа и прищуривался хитренько, повышал голос — за солдата. Бойцы дружно хохотали.
— Поутру проснулся поп — в избе ни солдата, ни золота, а в кринке на донышке солдатский грошик поблескивает, да записка накарябана: «Спасибо, мол, за золото. За двадцать пять лет я его честно заслужил. А ты, поп, еще нахватаешь. Царь-батюшка тебя не оставит!» — Попа чуть кондрашка не хватила. Ударился он в рев. Попадье кричит: «Иди, матушка, с побором: за крестины, за упокой собирай требу». А солдатик пришел в деревню, золото меж бедняками разделил и стал жить-поживать, ума наживать. Ума ему много требуется. Все надо обмозговать: и как на свете жить, как свою власть утвердить, и как Дутова победить».
Иван одобрительно выслушал сказку, долго молчал, а дружинники, как нарочно, смотрели на него, ждали.
— И не только об этом думал солдат, — бросил раздумчиво комиссар.
— А еще о чем?
— Он думал, как военную тайну сохранить, как Красную Армию не опозорить! Мы выиграем, если у нас будет железная дисциплина! — Малышев оглядел всех придирчиво: — А что? У кого дисциплина, тот уж хулиганить, пьянствовать, дебоширить и военную тайну выдавать не будет!
— Ясно. Не беспокойтесь, Иван Михайлович. Военную тайну не выдадим… — заверили ребята в голос.
— Да и голова своя мало кому лишней кажется, — эти слова были встречены одобрительным смехом.
— Я и мокрого в рот не возьму.
— И нельзя: по нашему поведению люди о Советской власти судить будут.
За вагоном раздались выстрелы, впереди поезда, с боков. Поезд остановился.
— Это за мной. Я говорю, пули за мной следом летают… — пошутил кто-то.
На этот раз никто не рассмеялся. Но шутка разрядила наступившее напряжение.
— В чем дело?
Малышев оттянул двери, выпрыгнул в снег. Откуда-то появился Савва Белых.