Клиника в роще
Шрифт:
– Понятно. То, что называется – быть домохозяйкой.
– Точно, – кивнула Вера. – Видимо, от безделья она и пустилась во все тяжкие: «кокс», адюльтер…
– Адюль… что?
– Есть такое заграничное слово, но ты его все равно не запомнишь.
Алексей усмехнулся:
– Ты меня недооцениваешь. А как к выкрутасам женушки относится Шевердук?
– А ты сам у него спроси. При встрече. И если он даст тебе по физиономии, я его пойму.
Алексей встал с кресла, подошел к трюмо, нагнулся, поцеловал жену
– Понятливая ты моя… Во всей этой истории меня удивляет одно: почему Сташевский действует так нагло и неприкрыто?
– Ну, во-первых, его мать – владелица клиники.
– А во-вторых?
– А во-вторых, он просто дурак. То есть таково собственное о нем мнение.
Алексей посмотрел на отражение жены в зеркале и задумчиво проговорил:
– Интересно, в вашей клинике все спят с чужими женами?
– Тенишев! – предупреждающе произнесла Вера.
– А что, может быть, у них тут так принято. Традиция-то хорошая.
– Не намекай! Застукаю тебя с чужой женой – выцарапаю глаза.
Алексей вздохнул:
– Ты можешь.
Поцеловал Веру в шею, она поежилась.
– Что-то мы слишком громко разговариваем. Не разбудить бы Ольгу.
– Не разбудим, – уверенно заявил Алексей. – Твоя сестренка весь вечер сражалась с бутылкой «Мартини», и та отправила ее в нокаут.
Вера вскинула бровь:
– Где ты нахватался таких мудреных фраз?
– Провел ночь с энциклопедией в обнимку. Больше-то было не с кем.
Алексей сжал Веру в объятиях и зарылся лицом в ее мягкие волосы.
– Мне нравятся твои духи, – объявил он через минуту. – Как насчет бурного секса?
Вера улыбнулась и погладила мужа по вихрастой голове.
– А ты разве не устал? – игриво осведомилась она.
– Устал. Но разве меня это когда-нибудь останавливало? – он поднял голову и снова взглянул на отражение Веры. – Скорее заканчивай и – марш в постель. А я пока погрею тебе местечко.
Он поцеловал жену в губы, выпрямился и вышел из комнаты.
7
Голоса доносились из-за двери приглушенно, но слова легко можно было различить.
– Что-то мы слишком громко разговариваем, – услышала она мягкий голос Веры. – Не разбудить бы Ольгу.
– Не разбудим. Твоя сестренка весь вечер сражалась с бутылкой «Мартини», и та отправила ее в нокаут…
Ольга поморщилась и отшатнулась от двери. Все-таки Тенишев – настоящая свинья.
Она приспособила костыль поудобнее и захромала к себе в комнату, стараясь не поднимать шума. Благо, костыль, наконечник которого был обвязан шарфом, стучал по полу мягко, почти беззвучно.
У себя в комнате Ольга села на кровать и принялась раздеваться – неторопливо, задумчиво. Полностью раздевшись, она немного посидела, размышляя о чем-то, потом встала, оперлась на костыль и прошла к большому зеркалу. Окинула себя внимательным
Фигура у нее все еще хороша. Главное – не смотреть на ужасные шрамы на животе. Впрочем, шрамы – пустяк. Время – вот ее главный враг. Совсем скоро тело подернется жирком, груди обвиснут, под глазами появятся мешки. Выпивка и малоподвижный образ жизни сделают свое дело.
Ольга вздохнула.
Ладно… Жалеть, по большому счету, не о чем. К своим двадцати восьми годам Ольга успела насладиться жизнью. И нет такой порочной и извращенной вещи, какую бы не испробовала на себе Ольга.
Припоминая прошлые шалости, она вновь осмотрела свое тело и остановила взгляд на вялых ногах. Они уже не так великолепны, как год назад, а еще через пару лет на них страшно будет смотреть. И почему ужасная авария случилась именно с ней?
Соседка по палате в больнице сказала ей, что за все приходится расплачиваться. Однако сама Ольга склонна была считать, что ей просто не повезло.
Ольга повернулась к столу, взяла со стола бутылку, наполнила стакан и поднесла ко рту. На несколько мгновений унеслась мыслями куда-то далеко, и на губах ее заиграла улыбка.
Она хорошо помнила ту ночь, которую Тенишев изо всех сил пытался забыть. В ту ночь он шептал ей на ухо восхитительные вещи. Что он никогда не мог смотреть на нее спокойно, что боялся ее, любил и ненавидел, что ревновал ко всем мужчинам, хотя не имел на то никакого права, что он часто видел во сне, как он… как она… как они…
Ольга слушала его слова, зажмурив глаза и запрокинув голову. Она прекрасно знала, чего стоят слова пьяного мужчины. Но это не имело значения. В тот момент, когда он вошел в нее, ей вдруг до смерти захотелось, чтобы Алексей увидел шрамы и рубцы, избороздившие ее живот. Пока он в ней, пока они – одно целое, ее шрамы станут его шрамами, ее уродство станет его уродством. В желании Ольги было что-то настолько извращенное и порочное, что она даже задрожала от предвкушения. Быстро протянула руку к настольной лампе и нажала на кнопку.
В комнате вспыхнул свет.
Алексей на мгновение замер, уставившись на ее голый, потный живот, словно он ослепил его. И в то же мгновение – необыкновенно долгое, страшное в своей противоестественности – ее уродство словно бы отразилось на его лице. Ее шрамы и рубцы запечатлелись на его лице морщинами, которые теперь, отныне, с того момента, навсегда останутся при ней, даже если никто другой, кроме самой Ольги, их не разглядит.
Он замер всего на секунду, а затем продолжил движения, известные каждому взрослому мужчине, движения, суть которых – любовь, похоть, страсть. И он завершил свои движения, довел дело до конца, до последней мучительной и сладостной судороги. А потом поднялся с кровати, молча, угрюмо, и отвернулся от нее, стал приводить в порядок одежду.