Клинки и крылья
Шрифт:
— Не совсем о любви. Мы говорили о зависимостях. О добровольной несвободе.
— А ещё о Хелт.
— О тебе и Хелт.
— Могли бы о тебе и Ниамор, о тебе и леди Море… — Фиенни с невозмутимым видом выдержал паузу. Кажется, Альен всё-таки слишком много успел ему рассказать… Как и всегда, собственно. — О тебе и Тааль-Шийи. О тебе и этом юноше-бастарде, Ривэне из Дорелии… Может, хватит ревновать? Это как-то смешно с твоей стороны.
На несколько секунд язык Альена присох к нёбу, так что он даже забыл поинтересоваться, за какую провинность
— Я не ревную.
Фиенни издал невнятный звук — нечто среднее между зевком и скептическим мычанием.
— Хочешь повыяснять отношения, как пожилая супружеская чета? Я не против, иногда это забавно.
— Иногда, но не теперь, — Альен одним рывком опрокинул в себя бокал и поморщился. Так пьют дорелийский сидр или эль в Альсунге, но уж никак не вино… Впрочем, для него это сейчас не было препятствием. — Ты сказал, что иногда одно лучше другого, правильно?
Настала очередь Фиенни морщиться — то есть по-детски беззащитно хмурить лоб.
— Как же ты обожаешь эти ханжеские шифры, Альен… Будто письменность кентавров: без дурман-травы не разобраться. Говори прямо, ученик.
— Я и сказал прямо, — обречённо вздохнув, Альен продолжил почти нараспев: — Ты говорил, что свобода лучше несвободы, а… — он запнулся: терпеть не мог произносить банальности. — А не-любовь — любви.
— В чём-то, — уточнил Фиенни. Он обхватил колено, рассеянно переплетя пальцы, и Альен лишь теперь заметил, что они похожи на пальцы русалок — такие же до зеленоватости бледные. — Я говорил: в чём-то, а не в абсолюте.
— Может быть… Я не говорю, что не согласен, но… В чём именно?
Взгляд Фиенни стал странно-глубоким — таким, будто ему известно всё в Мироздании, будто он видел концы и начала всех дорог. Переливы лиры на мгновение замерли.
— Кажется, ты всё-таки не так меня понял. Ты ведь уже предположил.
— Да.
— Неверно.
— Ты ведь не знаешь…
— Знаю.
Разговор двух умалишённых, если послушать со стороны… Альен хмыкнул и добавил себе ещё вина. Оно выплеснулось в бокал с густым и невесёлым звуком — как обрядовая кровь на могиле Нода из Овражка.
На могиле, куда Альен приходил, чтобы воскресить сидящую перед ним тень.
— Тогда мне можно не озвучивать?
— Можно, разумеется, — Фиенни сместился влево; огоньки жаровни теперь лучше освещали ему лицо, и это сбивало с толку. — Но я хочу, чтобы ты всё-таки озвучил. Иначе есть вероятность, что мы впервые в жизни друг друга не поймём.
Раздался еле слышный топоток, и под дверь на улицу шмыгнула песочного цвета ящерица. Единственное, должно быть, живое создание на огромной площади вокруг. По сути дела, они с Фиенни сейчас одни в целом мире, и всему Обетованному — по обе стороны океана — не добраться до них. Ни Хаосу, ни Порядку нет до них дела на целых три дня. Щедрый (щедрый без всякой иронии) подарок судьбы… Альен уже не впервые поймал себя на том, что умоляет время остановиться или тянуться помедленнее, стать густым
Или ещё не случилось до конца?…
Его бросило в жар, мысли начинали путаться. Предметы обрели расплывчатую округлость, а цвета напитались нездешней яркостью — как во сне или после снадобий. Альен намеренно позволил себе опьянеть, хотя делал это нечасто. Когда ещё у него будет такая возможность?
О, шепнуло что-то внутри, лучше бы никакого «будет» вообще не существовало… Может, оттого Фиенни и дал Хелт убить себя — из-за жажды остановившегося мига, то есть полного покоя и забвения?
— Плоть, — бросил Альен, растирая кончиками пальцев вдруг занывшие виски. — Плоть, которая ограничивает. Я не прав?
— Нет, — ответил Фиенни. И сделал глубокий вдох, точно собрался что-то пояснить, но передумал. Он смотрел теперь куда-то в пустоту за плечо Альена; хотелось развернуться и проверить, не стоит ли там вездесущая Сен-Ти-Йи со своими рожками или разноимённая Мельпомена в чёрных одеждах. Альен бы не удивился, если бы кто-нибудь из бессмертных проник сюда — потешиться тем, как Повелителя Хаоса огненными волнами несёт к предательству…
— Ты имел в виду что-то шире? Там было слово «ограничить»… — язык ради приличия решил позаплетаться. — Или «остановить», не помню точно.
Фиенни вздохнул.
— Я сказал, что остановить другого можно, только будучи свободным. Лишь свободный может сопротивляться — обстоятельствам, судьбе, чему угодно. Зависимости от другого (я подразумеваю в основном любовь, это верно) оставляют без этой способности.
— Остановить можно от насилия, от зла! — запальчиво сказал Альен, возвращаясь к привычке спорить с ним. — А если…
— Если?…
Альен не стал отвечать. Просто встал и шагнул к нему.
— Ты не тень, — сказал он. — Сейчас мне кажется, что ты и сам забыл об этом.
— Ты хотел возразить тем, что совершенная свобода равна смерти?
— Я хотел возразить, — Альен присел рядом с креслом Фиенни и прижался лбом к подлокотнику, — тем, что могу коснуться тебя. И не нужно меня останавливать.
Какое-то время тянулось молчание.
— Дело не в этом. Я мёртв. Меня нет, Альен, — на его имени голос Фиенни во второй раз дрогнул; Альен услышал прорвавшееся в нём отчаяние. Дико, но это оживило его: будто возродилась надежда на то, что…
— Значит, ты и сам?…
Длинные пальцы, слегка дрожа, легли ему на затылок. Альену становилось всё сложнее дышать — точно возвращались припадки с чёрного корабля, сотворённого из монстра Дии-Ше. Он боялся пошевелиться.
— Конечно.
— Я хочу сказать…
— Да, Альен.
Он чувствовал каждое касание этих окаянных пальцев, тёплых совсем не как пальцы тени… Чувствовал слишком остро. Ни один учитель, друг, ни одна (о бездна) женщина не творили с ним этого. Никогда не были так жестоки. Ни один не посмел умереть.