Клинки Ойкумены
Шрифт:
Федерико:
Вы мне отец! Поет душа моя!Герцог:
Страховки? Медицина? Частный дом?Федерико:
Благодарю, мой благородный дон!Герцог:
Гостиница, одежда, ресторан,Музеи всех планет и разных стран,Загадочные, дивные миры –Кто Ойкумену для тебя открыл?Федерико:
МойГерцог:
Взамен прошу безделицы: не мсти!Маркиз подлец? Прости его! Прости!Иначе даже я и весь мой родНе защитим тебя. Талант умрет,А будет ли второй такой – бог весть…Ты понял ли?Федерико:
Я понял. Ваша честь,Честь герцогского рода и семьи,Честь замка и наследственной земли –Продайте мне ее за сто монет!Герцог:
Ты что, безумен?Федерико:
Ну, продайте!Герцог:
Нет!Федерико:
Не вам своею честью торговать,Так и не мне свою вам продавать!Я нищ? Я бит? О, это не сюрприз!Но и комар кусается, мой принц!Глава одиннадцатая
Все дары мира
– Что он умел лучше всего?
– Обижать.
– Ваш учитель? Дон Леон?
– Да.
– Странно. Я ожидала услышать что-то другое. Выпады, стойки. Защиты. Уколы. Специальные термины. Но обижать? Объяснитесь, прошу вас.
– Это будет трудно, госпожа Ульпия.
– Эрлия. Просто Эрлия.
– Хорошо, донна Эрлия.
– Тогда уж донья Эрлия. Я не замужем.
– Повторюсь, донья Эрлия: лучше всего маэстро Дильгоа умел обижать. Я имею в виду – обижать нас, учеников. С посторонними людьми он вел себя безукоризненно. Многие пытались перенять его манеры, и я в том числе – тщетно. Таким надо родиться…
Веранда была просторной и светлой. Здесь чудесно размещался стол, троица плетеных кресел и еще один столик – круглый, маленький, с широкой вазой. Дважды в день слуги меняли фрукты в вазе на свежие. Еще они приносили новую прохладную бутылку вина и забирали старую, даже если бутыль оставалась целомудренно запечатанной, как девственница. Диего так и не сумел привыкнуть к комфорту, удобствам, к личным апартаментам. Простор заставлял нервничать, молчаливая забота слуг тревожила. Когда же маэстро объяснили, что для смены полотенец их надо без лишних церемоний швырять на мокрый пол в ванной… За номер, размещенный на южной стороне первого этажа, с видом на горы, платил спонсор команды. Все попытки уговорить мар Дахана перевести скромного Диего Пераля в номер попроще – желательно, общий, с двумя-тремя соседями – провалились. В гостинице, как выяснилось, гостям не предлагали общих номеров – только персональные.
Это ад, вздохнул Диего. Все дары мира – мертвецу.
– Вернемся к обидам, дон Диего. Я надеюсь, вы уточните вашу мысль?
– В объяснениях, а также в демонстрациях, маэстро предпочитал точность и краткость. Но случается, что ученик забредает в тупик. Повтор за повтором, и ничего не выходит. Если это длилось
– После этого вы шли к психоаналитику?
– Мы шли в кабак. Лично я пару раз напивался до поросячьего визга. И знаете что? В скором времени тупик исчезал. Ты вкладывал обиду в каждое движение, и обида растворялась, как сахар в кипятке, а дело шло на лад. Возможно, психо… Как вы сказали?
– Психоаналитик.
– Это врач?
– В определенном смысле.
– Возможно, психоаналитик смог бы объяснить природу этого чуда: обида на маэстро превращается в изящество финта и точность укола. Я, извините, не возьмусь.
– И не надо. Вы даже не представляете, как мне интересно вас слушать. Особый мир, особые люди. Я всерьез подумываю на материале статьи о Леоне Дильгоа сделать отдельную биографическую книгу. Я могу рассчитывать на вас, дон Диего?
– Вряд ли.
– О, мужчины! Вечно их надо уговаривать…
С этой женщиной было легко. Она умела слушать. Диего полагал себя скверным рассказчиком, но тут все складывалось иначе. Легкость, с какой донья Эрлия вызывала его на откровенность, приводила в трепет. Маэстро уже жалел, что дал согласие на встречи с помпилианкой. Мошка в янтаре, он перестал жить с момента гибели Карни – нет, со дня ее похорон, когда впервые понял с безнадежностью отчаяния, понял не умом, а сердцем: да, мертва. Стрела, выпущенная в цель, теперь Диего Пераль бредил одним: долететь, вонзиться, вздрогнуть от убийственного наслаждения местью. Интересовало ли его, что случится потом? Беспокоило, наводило на размышления? Никакого «потом» не существовало. «Потом» зарыли на кладбище Сум-Мат Тхай. А эта женщина виделась Диего, как воплощенное, возрожденное «потом». Своим присутствием она расковыривала янтарь, извлекала мошку, воскрешала, понуждала взмахнуть крылышками. Любовь? Ерунда. Диего разучился любить. Просто донья Эрлия возвращала его в прошлое, в те годы, когда Пераль-младший был счастлив, еще не зная Энкарны де Кастельбро. Где есть прошлое, там есть и будущее. Наверное, психоаналитик сумел бы подсказать, где прячется корень раздражающего удовольствия – в материнском участии, женственном внимании, в безукоризненной корректности манер, а может, в искреннем восхищении давно усопшим Леоном Дильгоа, восхищении, которое странным образом частично переносилось и на Диего Пераля, хотел он этого или нет.
Еще одно искушение. Еще один дар мира. Удача опрокинула на маэстро рог изобилия: мертвец лежал, осыпанный лепестками роз.
– С чего вы начали учебу у сеньора Дильгоа, дон Диего?
– С мытья полов.
– Это шутка?
– Нет. Я мыл полы, ходил на рынок за продуктами, стирал одежду маэстро. Этим я оплачивал…
– Учебу?
– Скорее возможность глазеть на занятия. Солдат, я не столько учился, сколько переучивался. Сейчас я способен оценить талант маэстро: он дал мне время согласиться с необходимостью перемен.
– А сразу вы бы не согласились?
– Разумеется, нет. Я уже убивал, и убивал неплохо. Не я владел своими навыками – навыки владели мной. Для перемен надо созреть. Когда я созрел, маэстро Дильгоа назвал меня балбесом и приставил к начинающим – ставить выпад.
– Погодите! Я была уверена, что он учил вас! А вы утверждаете, что первые уроки вы дали сами, новичкам…
– Сейчас я понимаю, что это в большей степени были мои уроки, преподанные мне доном Леоном. Мое ученичество. Объясняя, я начинал понимать. Не просто делать, а понимать. Маэстро, проходя мимо, делал замечания. Я включал их в свои объяснения, но перед этим присваивал, впитывал, разбирал на части. Иначе… Извините, донья Эрлия. Мне трудно объяснить, как это происходило.