Клоака. Станция потери
Шрифт:
Мы все еще едем по улице, но даже если бы снаружи было светло, я бы не смогла сориентироваться. В ночной темноте я вижу только нечеткие очертания предметов: здания, деревья, дорога. Машин, кажется, и правда нет. В окнах свет не горит. По улицам никто не ходит.
Но все-таки снаружи слишком темно, чтобы что-то утверждать наверняка.
— Станции, которую мы проехали, нет, — говорю я.
И смотрю на Семена так, словно не знаю, каков будет его вопрос.
— Что это значит?
— То и значит.
Звучит грубо, но как по-другому объяснить
Однажды я видела такую надпись на ларьке у автобусной остановки в жаркий день, после успешно сданного зачета. Летняя сессия. Учиться не хочется еще сильнее, чем прежде, но надо добить учебный год, чтобы два месяца отдыхать со спокойной душой. Я всего лишь хотела купить какой-нибудь холодной воды, как перед моим носом окошко ларька закрылось с приклеенной на наружную сторону дверцы запиской: «Холодной воды нет. Совсем нет. Вообще нет. Никакой нет. И не будет. Даже через десять минут. Даже через час».
Видимо в тот день продавщице надоело говорить как заведенной одно и то же людям, измученным жаждой и июньским солнцепеком. Она решила и свои нервы спасти, и силы покупателей понапрасну не тратить.
— Откуда ты знаешь, что такой станции нет?
Врач спрашивает об этом с легким недоверием в голосе и я, в принципе, все понимаю. Без фактов мое утверждение звучит не убедительно.
— Недавно я с подругами ходила на экскурсию по метрополитену. Мы попали на день, когда рассказывали о наземных станциях. И…мы были на каждой из них.
Замолкаю, чтобы выдержать драматическую паузу.
— И я все их помню. Станцию, которую мы проехали, мы не посещали.
— Точно?
— Точно, — говорю я, кивая.
Тихоня издевается над нами своим молчанием. Он сидит на своем месте, его рюкзак, непонятно чем забитый, стоит рядом с ним, и мне кажется, что он в любой момент может перевернуться под тяжестью собственного веса. Что там внутри? Спальник? Палатка? Консервы на случай апокалипсиса? Страшное оружие?..
— Он Вам странным не кажется? — шепчу я.
Семен оборачивается к нашему «другу» и принимается внимательно его разглядывать. Долго так. Пристально. Но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, он говорит:
— Нам с тобой нужно сойти с поезда.
— А?
Сойти?.. Как он себе это представляет?
— Пока мы еще едем по улице, да еще и так медленно, нужно сойти с него. Сергей был кое в чем прав…
— В чем же?
— На улице у нас будет больше шансов сбежать.
Сбежать? Куда? И от кого?
Что лучше: выбраться из движущегося поезда, но оказаться на улице, «переполненной зомби», или доехать до конечной, с которой выбраться, возможно, и не удастся? Вдруг те твари уже там, дожидаются нас? Считают последние минуты до того, как мы, их полуночные супчики с костями и мышцами, приедем на их стол-платформу. Или же Бездна поглотит нас, как только мы покинем освещенный вагон?
Так что? Улица или конечная станция?
— Вы сказали
Он же шутит, да?
— Просто спрыгнуть?
— Здесь невысоко, Нина, — произносит Семен таким тоном, будто этот факт должен был меня ободрить и успокоить.
Он что, распрощался со здравым смыслом? Даже если мы медленно едем… Даже если ему удастся открыть двери… Даже если я найду в себе силы выпрыгнуть из вагона, то…куда, черт возьми, прыгать?! На авось? Вдруг повезет, и я не переломаю себе ноги, неудачно приземлившись…на проезжую часть под нами?!
— В этих поездах двери можно открыть самостоятельно, — говорит он а после, немного подумав, добавляет: — Хотя о чем это я? Ты и Сергей уже открывали их, верно?
— Да, — отвечаю я и встаю с сиденья следом за поднявшимся на ноги Врачом.
Он направляется к потайной дверце в стене, а я преданно, хвостиком следую за ним, удивляясь и даже восхищаясь тем, как быстро Семен отыскал заветную аварийную кнопку. Вот она разница между нами и им, взрослым человеком. Он сразу понял, где должна находиться нужная кнопка-рычаг, а мы кучу времени потратили на то, чтобы обшарить целый вагон.
— Вы, правда, хотите спрыгнуть? — спрашиваю я, все еще не веря в то, что вскоре должна буду выпрыгнуть из движущегося поезда.
Я не вижу, чем именно Семен открыл эту металлическую дверцу, но открыл он ее быстрее, чем Сергей.
Чтобы увидеть, что же такого тайного там находится, я подхожу к Семену чуть ли не вплотную и, встав на мыски, заглядываю через его плечо.
Внутри было всего две кнопки из прозрачного пластика и один черный рычажок. Никаких подписей, никаких инструкций. Даже на внутренней части дверцы.
— Благодаря этому рычагу можно перезапустить систему электроснабжения вагонов, — говорит Семен. — Зря, конечно, подобное вынесли из кабины машиниста, но… С другой стороны, благодаря этому пассажиры в чрезвычайной ситуации смогут сами о себе позаботиться. Эта кнопка — открывает двери с одной стороны, эта — с другой.
— Откуда Вы это знаете? — не перестаю удивляться я его познаниям в столь узкопрофильной теме. — Там же ничего не написано…
— Все мужчины моего возраста в той или иной степени в детстве изучали строение машин, — подмигнув, отвечает мне Семен. — За прошедшие десятилетия техника, конечно, изменилась, но суть у нее осталась той же.
— Ясно.
Я в машинах вообще не разбираюсь.
Только сейчас я замечаю на правой руке Семена широкий, с серебристым напылением браслет, полностью опоясывающий его запястье. И на нем что-то нацарапано… Именно «нацарапано», а не «выгравировано». Какие-то засечки. Или же узоры… С такого ракурса не видно.
— Нравится? — спрашивает Врач, закатывая рукав своего пальто так, чтобы я смогла разглядеть его аксессуар.
Признаться, выглядит он странно. Если быть точнее, то он совершенно не сочетается со стилем Семена. Как седло на корове… Ах, вот как придумали эту фразу. Точно, по-другому и не скажешь.