Клото. Жребий брошен
Шрифт:
Женя произвела над собой усилие и, обняв его за плечи, потерлась щекой о его щеку.
— А как он называется?
— Клото, — ответил он тихо. В его голосе вдруг прозвучала усталость.
— Клото… — повторила Женя, пытаясь вспомнить, где слышала это название.
— Скорее бы уже, — вздохнула она.
Оливье лежал неподвижно, глядя в одну точку.
— А когда мы будем на острове? — осторожно спросила Женя.
— Тут, вообще-то, недалеко, — устало произнес он. — Тут, в принципе, все недалеко…
— Конечно-конечно, — согласилась Женя. — Тебе надо обязательно поспать.
Она стала гладить его по голове, а Дескампс монотонно говорил, уставясь в пространство:
— Нужно, чтобы ты всегда была рядом. Больше не хочу видеть тебя только во сне. Хочу просыпаться рядом с тобой. Знаешь, — вдруг слегка оживился он, — если я буду это знать, тогда, может быть, ко мне вернется сон…
— Вернется, обязательно вернется, — обнадеживающе шептала Женя, продолжая гладить его по голове — до тех пор, пока Оливье не уснул.
Женя осторожно спустила ноги на пол и, накинув на себя плед, на цыпочках вышла из каюты.
Телефон лежал там, где она его и оставила, — в ногах убитого Лейбмана. Стараясь не смотреть на труп, Женя быстро нащупала на полу телефон, схватила его и отошла подальше. Больше всего на свете ей хотелось не писать очередные sms, а просто поговорить — услышать голос Алекса…
Но значок зарядки аккумулятора на экране телефона показывал: время и sms успели растратить больше половины его сил. Кто знает, сколько еще это продлится?..
«Лейбман мертв, — написала она. — Завтра идем на остров Клото».
Она ждала ответа почти десять минут, и вот наконец:
«Мы знаем, где это. Откуда известно про Лейбмана?»
Женя не выдержала: неужели еще придется писать, что она нашла труп?! Трясущимися руками она набрала:
«Пожалуйста, я больше не могу. ПОЖАЛУЙСТА, СПАСИТЕ МЕНЯ, Я БОЮСЬ!!!»
«Держись, прошу тебя. Мы будем ждать тебя на острове. Завтра ты будешь свободна».
Женя прижала телефон к сердцу, которое стучало: завтра-завтра-завтра!
«Завтра у меня помолвка», — написала она.
Алекс понял, что это значит:
«Женя, прости меня! Пожалуйста, прости, если можешь!»
Женя не ответила. Нет, она еще не готова говорить о прощении. Сначала надо, чтобы весь этот кошмар закончился. И чтобы она вернулась в нормальный мир. Без сумасшедших хакеров, помешанных на любви и мести.
А сейчас… ей пора возвращаться в каюту — к тому, кто хочет, просыпаясь, видеть ее рядом с собой.
Но прежде нужно было спрятать телефон.
Женя подумала и решила положить его на старое место — в диванную подушку. И вернулась в каюту.
Оливье спал. Женя мельком взглянула на его впалые щеки, бледную влажную кожу в родинках
«Если я хочу остаться в живых, — сказала себе Женя, — а не разделить кладовую с несчастным Лейбманом, придется побыть феей, исполняющей желания. Пусть даже тошнотворные».
Она отодвинулась подальше от Оливье, укрылась краем одеяла и, кое-как согревшись, стала погружаться в сон, повторяя про себя заветное: «завтра-завтра-завтра…»
Проснулась Женя часа через два, и ее сразу охватило тревожное чувство. Было раннее утро — солнце еще не взошло, но окна каюты уже посветлели. Несколько секунд Женя просто лежала с открытыми глазами, потом осторожно приподнялась и сразу же увидела темный бесформенный силуэт на краю кровати.
Оливье Дескампс сидел, закутавшись в плед, сгорбленный, с опущенной головой, и чуть покачивался вперед-назад. На его лице застыла маска боли и страдания…
— Что с тобой? — спросила Женя как можно мягче. — Опять не спится?
— Холодно, — просипел он, продолжая покачиваться.
Женя подобралась к нему поближе и дотронулась до лба. Никаких сомнений, что у Дескампса жар. Оливье никак не прореагировал на ее прикосновение, продолжая смотреть куда-то в пустоту прямо перед собой и покачиваясь. Губы его чуть заметно шевелились.
— Что ты сказал? — тихо спросила Женя.
— Я увидел ее в кафе. Она сидела за столиком и плакала… Такие большие глаза, полные слез. Я пошел за ней, а она все жаловалась мне на продюсеров, на каких-то агентов, еще на кого-то…
Он начал кашлять. Женя сидела рядом с ним, не зная, как реагировать…
— Потом, — продолжил Оливье, откашлявшись и по-прежнему глядя в одну точку, — потом я стал приходить к ней. Я приходил каждый день, иногда она меня пускала в дом, но чаще — нет. А когда впускала… то вела себя так, словно меня рядом не было — переодевалась при мне, дверь в туалет не закрывала. И все время смеялась, смеялась, сбиваясь с французского на русский. Странный язык. Непонятно, то ли она ругалась, то ли смеялась надо мной, но все равно это звучало как музыка…
Оливье помолчал, беспокойно ворочаясь под пледом.
— Однажды у нее что-то случилось, я видел это по ее глазам… Они были такие злые и печальные… Такие красивые. Она позволила мне войти. Я сидел на диване, а она все говорила и говорила, смеялась и плакала, и опять ходила полуголая… Выпила целую бутылку шампанского, а потом…
Оливье замолчал. Его остановившиеся глаза округлились и лихорадочно блестели.
— Потом она совсем разделась, села мне на колени и… и… Она потрогала меня и, поняв, что я кончил от этого прикосновения, стала смеяться.