Клуб смерти
Шрифт:
— Хрена ты мелешь, Милнз? Наши пути пересекались, когда ты работал в Шестом, а я — в Девятом…
— Ты — в Девятом? Не помню.
— Ты не помнишь потому, что никогда не знал, где кончается Шестой и начинается Девятый участок, так что побирался и в Девятом, а не надо бы…
— Эй, Ньюмен, я никогда ни в каком участке не побирался. До тебя дошло?
Ньюмен пожал плечами:
— Знаешь, так говорили.
— Кто говорил, Ньюмен?
— Ты знаешь, копы.
— Копы. Как это
Ньюмен катал по столу карандаш туда-сюда.
— Никогда не промышлял, м-м-м?
— Никогда.
— Никогда не отхватывал костюм, телевизор или обед?
— Обед? Ты сам никогда не обедал на халяву за… сколько… двадцать восемь-тридцать лет?
— Тридцать пять, — уточнил Ньюмен.
— Тридцать пять!
— Тридцать пять.
— Ты уже прослужил тридцать пять лет?
— Или тридцать шесть. Смотря как считать. Я годик отдохнул пару лет назад, когда мой напарник Бобби Редфилд оказался в свободное от службы время убийцей, которого мы с ним долго и упорно разыскивали.
— Помню. Тяжелый случай, Джейк. Вас называли «Редфилд и Ньюман», через «а», меня это здорово доставало, но вы казались мне хорошими ребятами. Готов поспорить с кем угодно.
— Прилично работали, да.
— Могу поспорить… Тридцать шесть лет?
— Смотря как считать…
— Наверное, ты можешь меня кое-чему научить.
Я прослужил тридцать один год. В августе будет. Если только когда-нибудь он наступит.
— Можешь сделать одолжение, пожалуйста?
— Что ты хочешь, Нумз?
— Перестань так выражаться: «Если когда-нибудь наступит август». Только вгоняешь в тоску.
— Так тоска-то и есть.
— Тоска не в том, что августа никогда не будет, а в том, что ты все повторяешь и повторяешь.
— Раньше я это говорил?
— Не это. Что-то в этом роде.
Милнер покачал головой:
— Вот уж не подумал бы, что после тридцати шести лет службы ты такой нежный.
Ньюмен катал и катал карандаш.
— Давно ты ходишь к Бернштайну?
— Примерно с год. А ты?
— Примерно с полгода. Почему ты начал его посещать? Меня Мария заставила, но я теперь доволен. А ты? Почему?
— На меня тоже нажала Мария. Сказала, чтобы я отправлялся к мозгодаву, иначе обещала убить. Но я тоже теперь доволен.
— Не называй его мозгодавом, — попросил Ньюмен, — я его называю…
— Эй, избавь меня от этого, пожалуйста, ты что, работаешь с Бернштайном или как? Каждую неделю он долдонит мне, чтобы не называл его мозгодавом.
— Забавно, — сказал Ньюмен, — за месяц-полтора до того, как нас сделали напарниками, твое
— Э, можешь мне не рассказывать, если не хочешь. Это между нами.
— Он спросил меня, — продолжал Ньюмен, посмеиваясь, — что мне не нравится в тебе, так я тогда считал.
— «Считал»?
— В то время, я имею в виду, что тогда не знал тебя.
— В каком-то смысле знал. То есть у нас произошло больше стычек, чем когда я работал в Шестом, а ты — в Девятом. Помню, три или четыре раза. В Колумбии, в Чайнатауне, в Рокфеллеровском центре. Вот черт, мы друг друга видеть не могли без раздражения.
— В наших отношениях царила укоренившаяся враждебность друг к другу, основанная на глубоком неуважении и презрении к морали и методам действий, усиленная крайне агрессивной конфронтацией на протяжении длительного периода, —выдал Ньюмен.
— Звучит, как у Бернштайна, — сделал заключение Милнер.
— Так и есть.
— Виделся с ним в последнее время?
— Нет, из-за снегопада.
— И я. Даже соскучился.
— Я тоже.
— Когда-нибудь посетим его вместе.
Ньюмен засмеялся:
— Точно.
Милнер пожал плечами:
— Нам необходимо.
— Интересно, что люди о нас подумают?
— А пошли они… Так чем же мы сейчас займемся?
— Луизианой…
— Луизианой… Кто позвонит, ты или я?
— Звони ты, — предложил Ньюмен. — Я старше.
— Ты — старый пердун, это точно.
— Тебе необходимо сходить к мозгодаву, Милнз. Ты болен.
— А тебе, Нумз, к психологу.
20
«Мистика» — подумала Кейт Нейсмит.
Удивительно, как ей удается мысленно представить всю чертову картину? Кому нужно кино, телевидение? Можно включить обычный магнитофон и нажать на кнопку «Воображение» в собственном мозгу.
Вообразить, например, своего давнего любовника Чарльза, которого знала когда-то как свои пять пальцев. В начале первой кассеты он говорит, что давно не пользовался диктофоном. И просит Фрэнсис Мак-Алистер для пробы сказать несколько слов. Пока она соображает, он еще благодарит ее за то, что она вспомнила о его работах, прочитанных ею. Слушатели пропустили момент, когда она это сказала. Видимо, тогда электронная (или электрическая, черт ее знает?) запись их разговора еще не началась.
Потом Фрэнни говорит, «пожалуйста», слышен какой-то трепет. Ей, вероятно, неловко, она нервничает, потом говорит, нет, не истерично, но, похоже, ей хочется быть сейчас в другом месте. Она признается, что не знает, что сказать.