Ключ от твоего сердца
Шрифт:
И ему это нравилось. Ему нравилось, что огонь и изюминка, которые он видел в ней в том первом сезоне, не совсем угасли. Он посмотрел вниз, и его взгляд остановился на кремовой коже ее шеи. Всего на секунду он задумался о том, чтобы наклониться и прижаться губами прямо туда, к ее плечу. Он размышлял о том, какой она была бы на вкус.
Вероятно, она считала минуты до окончания вальса.
Он покачал головой.
– Вы знаете, о чем я говорю. Мое поведение все эти годы назад было непростительным. Я не могу просить у вас прощения, потому что не вижу, чем я мог
Она пристально посмотрела на него.
– Знаете, Уэстфелд, - сказала она тем же беззаботным тоном, который она всегда использовала, - я понятия не имею, за что вы можете извиняться.
– Она отвела взгляд.
– Если честно, я вас почти не помню.
Ой.
Легкий румянец коснулся ее щек.
– Если вы, возможно, имеете в виду последний раз, когда мы танцевали—
О, черт. Он не хотел думать об этом.
– Уверяю вас, я даже не думала о вашем опьянении. Мой отец, лорд Стокхерст, говорит, что только очень слабый человек пьет сверх меры, и я не настолько жестока, чтобы обвинять вас в вашей неспособности.
Он не был пьян, черт возьми. Он был груб и неотесан. И яд в ее словах - вкупе с этой милой, безмятежной улыбкой - ответил на его вопрос. Нет, она его не простит. Он мог бы догадаться об этом с самого начала. Каким бы чувственным ни был вальс, она не расслабилась рядом с ним. Мышцы ее спины были напряжены и одеревенели под его рукой. Она была насторожена, как будто ожидала, что в любой момент он может наброситься на нее.
У нее были все основания думать о нем плохо. И все же, несмотря на все это, какой-то блуждающий уголок его сознания обратил жадное внимание на бледно-розовую ленту, продетую в вырез ее платья. Он не мог не задаться вопросом, что произойдет, если он потянет за нее. Останется ли платье на месте, или…
Боже. Десять минут в ее обществе, и он снова фантазировал о ее груди.
Он был зверем: тут не было двух вариантов. Он извинился перед ней. И раз она не приняла его извинения... Он вполне мог быть чудовищем, но он был не из тех мужчин, которые заставили бы даму чувствовать себя неловко только для того, чтобы получить удовлетворение от ложного прощения. Если она хотела притвориться, что ей никогда не было больно, то не его дело было ей перечить.
Она двигалась легко, и ее рука в перчатке в его руке заставила его почувствовать целый ряд неприятных ощущений, от беспокойного возбуждения похоти до болезненной, тоскливой грусти.
Черт, но раскаяние может быть глубоким. Однако с этим ничего нельзя было поделать, и поэтому он сложил его и оставил внутри себя. Если бы он прожил свою жизнь только с этим одним большим сожалением, он бы считал себя счастливчиком. Вальс подошел к концу. И если его рука держала ее руку слишком крепко, когда он провожал ее обратно к матери, что ж, были и худшие способы извиниться.
– Леди Элейн, - начал он говорить, а потом не смог найти способ закончить предложение. Он слегка поклонился ей и медленно отпустил ее руку.
– Лорд Уэстфелд.
Она повернулась, чтобы уйти, а затем остановилась, ее взгляд
Диана села в кресло рядом с леди Стокхерст. Эти двое, казалось, были увлечены серьезным разговором. Пока Эван наблюдал, Диана наклонилась вперед и положила руку на плечо леди Стокхерст.
Рядом с ним у Элейн перехватило дыхание.
Леди Стокхерст подняла глаза. Ее глаза заблестели, когда она увидела свою дочь, и она сделала приглашающее движение. Элейн кралась вперед, каждый шаг был медленнее предыдущего. Поверх ее плеча Диана поймала взгляд Эвана и одарила его медленной, опасной улыбкой.
Нет. Только не это.
– Элейн, - сказала леди Стокхерст, - я только что разговаривала с леди Косгроув.
Нет, нет.
Леди Стокхерст провела рукой по волосам, и гладкая светлая прядь выбилась на свободу.
– И угадай, что она сказала? Она сказала мне, что все здесь заинтересованы моей работой — так сильно заинтересованы! Она предложила, чтобы я прочитала лекцию в последний вечер домашней вечеринки. Она представит эту идею миссис Арлстон. Что ты об этом думаешь?
Не нужно было быть особенно умным человеком, чтобы понять, что думает леди Элейн. Она уставилась прямо на свою мать. Пальцы ее рук в перчатках сжаты в кулак.
Потому что если и было большее посмешище во всем свете, чем Элейн, то это была ее мать — ее мать, которая половину времени казалась мечтательной и бестелесной, никогда полностью не осознавала, что ее окружает, совершенно неспособная поддерживать нормальный разговор. Десять лет назад она была склонна ни с того ни с сего пускаться в самые непонятные дискуссии о ретроградах и периодичности орбит. Оказалось, что это тоже не изменилось.
– Я думала рассказать о моей комете, - сказала леди Стокхерст.
– Они сказали мне, что я могу стать почетным членом Королевского астрономического общества, если когда-нибудь мои выводы будут подтверждены. Хотя они еще не пришли к единому решению.
Подшучивать над леди Стокхерст доставило бы Эвану примерно столько же удовольствия, сколько ткнуть щенка острой палкой.
Но что оставалось делать ее дочери? Она не могла сказать: “Нет, не читай лекцию - им всем просто нужен повод посмеяться над тобой”.
– Это прекрасно, - сказала леди Элейн. Когда она говорила, ее глаза устремились на Эвана, ее взгляд был острым и неумолимым.
Не имело значения, чего он хотел. Как ему могло прийти в голову уладить дело простым извинением? Он оставил это позади, незаконченным, много лет назад.
И теперь его старые грехи возвращались, чтобы преследовать его. На этот раз он не собирался позволять им победить.
– Разве это был не прекрасный вечер?
Леди Стокхерст, мать Элейн, напевала себе под нос, расхаживая по крошечной гостиной, которая была отведена им. Она порхала, как бабочка, легкая и грациозная. Как у бабочки, ее интерес обратился к щетке с серебряной спинкой, которая лежала на комоде. Когда она подняла ее и повернула, свет от масляной лампы отразился от ее поверхности и попал Элейн в глаза.