Ключи счастья. Том 1
Шрифт:
Маня молчит. Она глядит в свою душу. Она слушает ее голоса. Таинственные процессы совершают в глубинах ее существа. Умирает Маня, которая днем была полна сомнений, раскаяния, тревоги. Встает другая. Загадочная, темная, сильная.
Штейнбах зорко следит за ее лицом. Оно уже другое. Вдохновенное. Глаза углубились. Когда он видел ее такою? Вспомнил… В тот вечер… Она плясала…
Подают кофе и сифоны.
— Покажите мне дом. Ваши картины, — говорит Соня.
Штейнбах
О, этот наивный взгляд сверкающих глаз! На мгновение Штейнбах теряется. Обещание блаженства глядит на него из темных очей. Они говорят: «Твоя!..»
— Ваши руки, mesdames! Втроем они обходят палац.
Штейнбах опять не глядит на Майю. Опять занят Соней. Но что до того? Ревности уже нет. Той — другой — темной, но сильной — все понятно. Все ясно теперь…
— Ах, Марк Александрович! — говорит Соня, стоя перед дверями кабинета. — Я не забуду этого вечера… Вы так пели…
Он целует ее руку.
— Вы ангел! — говорит он. — Вы мой единственный друг в стане врагов.
Маня видит этот поцелуй. Видит экстаз в лице Соки. Но глаза ее все так же глубоки. Так же вдохновенно лицо. Все ничтожно, все бессильно перед тем, что связало ее с Марком навсегда!
Они в кабинете.
Штейнбах оглядывается. И молча смотрит на Маню.
Кольцо воспоминаний сомкнулось.
Она стоит недвижно. А память безмолвно и быстро ткет свою паутину. И обволакивает цепенеющее сознание.
Разве между сейчаси тем, что пережито здесь, в тот вечер, было что-то? Что-нибудь реальное? Что-нибдь ценное?
Как призрак, как тень тени проносится перед нею картина: Лихой Гай, жестокое лицо Нелидова, смятение непонятной души. Ее робкие слезы. Убогая Рамка любви.
Гордая улыбка скользит по ее липу.
Сюда вел ее голос души. В эту комнату, где тайны жизни открылись перед нею. Где упали ее первые слезы. Откуда взлетела к небу ее торжествующий и радостный крик.
— Какая дивная вещь! Откуда этот шкафчик? — как сквозь сои, доносится к ней голос Сони.
Светает.
Гости поднимаются из-за стола. Беспорядочной толпой высыпают на террасу.
Штейнбах не отходит от Мани. Он ждет.
Под тяжелыми шагами хрустит гравий. Шумная толпа подвигается к чугунной решетке, за которой ожидают ее экипажи. Матери ищут дочерей и волнуются. Светло только там, куда падает яркий свет электричества от фонарей. За этим кругом мгла.
— А где Маня? — тревожно спрашивает Соня. — Маня!.. А-у!..
— Да найдется. Не булавка… Чего кричишь? — сердито останавливает ее
— А как же Маня?
— Ее Федя довезет, — успокаивает замученная вконец Вера Филипповна.
Маня у двери террасы.
Штейнбах вкрадчиво берет ее руку.
«Да!.. Да!.. Да!..» — говорит ее вдохновенное лицо, говорят ее глаза, ее алые губы. О, мучительная жажда радости! Упасть скорее в бездну, что глядит его очей…
Он сжимает кисть ее руки. Внезапно отклоняется назад. Тяжелая портьера падает за ними.
— Марк… Марк… Какое блаженство!
— Это любовь, Маня.
— Любовь…
— Все было сном.
— Сном.
— Нас разлучит только смерть…
— Смерть…
— Телеграмма, Марк Александрович, — говорит лакей, стучась в кабинет Штейнбаха.
— Войдите…
Он разрывает листок.
«ВЫЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО. ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ НЕОБХОДИМО. АНДРЕЙ».
Он долго сидит у стола, недвижно глядя на клочки изорванной бумаги у его ног.
Положительно судьба против него! Уехать теперь? После того, что было вчера? Самому отогнать счастье, которое стоит у его дверей?
Если презреть все?
Но люди, как Андрей, не станут вызывать его по пустякам. Что-то случилось. Он один может выручить.
Он встает и ходит по комнате. Ходит до изнеможения.
Что вернет ему утраченные возможности?
Через полчаса он звонит.
— Приготовьте чемодан. Еду курьерским в Москву. Постойте…
— Слушаю-с…
Штейнбах глядит в окно, кусая губы.
— Если здесь будут спрашивать… Кто-нибудь придет… Скажите… я вернусь через двое суток. Понимаете? Через двое суток, — повторяет он звуком выше. — Скажите, что я уехал по очень важному делу. И через двое суток буду здесь…
Нелидов приезжает в Лысогоры на третий день после пикника. Он постарел словно. Румянца нет. Далее загар побледнел. Глаза ушли далеко, и на всех глядят надменно и жестко.
— Почему вы запропали? — хором кричат хозяева, поднимаясь ему навстречу из-за чайного стола.
— Болел.
— Неужто?
— То-то вы так осунулись!
— Разве осунулся? — спрашивает Нелидов. И глядится в зеркало.
— Будет вам его пугать, Вера Филипповна! — желчно смеется доктор Климов, обедавший в Лысо-горах. — Уж и так мнителен человек! Удивляюсь, как это можно так цепляться за жизнь!
— Она у нас одна, — возражает Нелидов и высоко поднимает брови.