Книга мёртвых
Шрифт:
Итак, voila, история. Вот. В июле 1985 года я снял квартиру на чердаке дома 86, rue de Turenne. Розовые, заново окрашенные стены, розовый (!) паркет на всех полах, за исключением ванны и кухни, четыре окна на улицы плюс два во внутренний крошечный, наверху закрытый, двор. Старый, семнадцатого века особнячок. В квартире множество книг на полках (в гардеробной комнате, перед ванной), чёрное пианино. Мебели никакой. Цена три тысячи франков в месяц. Хозяева: небольшого росточка, черноволосая, улыбчивая Франсин Руссель и её муж или бой-френд американец Питер – должны были уехать в Америку, в Нью-Йорк, и мы срочно заключили контракт. Я подписал какие-то самодельные бумажки, выплатил Франсин 9 тысяч франков: за два месяца «секьюрити» – шесть тысяч на случай, если что сломаю или испорчу, плюс три тысячи за текущий месяц. Мы договорились, что деньги я впредь стану платить её подруге, на прощанье она поведала мне, что она буддистка одной из буддийских сект, что была даже секретаршей у её руководителя мсье Икеда, судя по фамилии, японца, они улетели,
Когда они ушли, я спустился вниз – из окна был виден маленький магазинчик «Алиментасьен», купил бутылку красного вина и один отметил своё новоселье. Затем я уснул на двух матрасах, оставшихся мне от Франсин. Она хотела их выбросить, но так как у меня не было постели, то я их использовал ещё девять лет, эти матрацы. На следующий день я перевёз вещи и стал вкалывать. Я, морщась, закончил «Укрощение тигра в Париже». Пришла Наташа Медведева и мне позавидовала. Она всегда во всём мне завидовала. Я стал жить. Квартира мне нравилась. В дождь желоба, проложенные вдоль окон, наполнялись водой, и она лениво стекала потом. Летом крыша нагревалась, зимой остывала, и температура в квартире следовала сезону. В самодельных бумагах, которые мы с Франсин подписали, Франсин Руссель была обозначена как «действующая с согласия и по поручению мадам Обенк». Мадам я так никогда и не увидел, так же как и подругу Франсин Руссель. Через месяц, когда я уже было начал волноваться, куда девать мои деньги, кому платить (подруга не объявилась), позвонила из Нью-Йорка Франсин, спросила, как у меня дела, и наказала заплатить деньги в этот раз её матери, мадам Руссель, и дала мне её домашний телефон.
Я позвонил, услышал этакий худенький, хорошо обученный, высокой грамотности и определённой элегантности голос пожилой дамы. Мы уговорились, когда я приду, и я отправился. Собственно, за всю мою жизнь я никогда не имел своей квартиры, не имею и сейчас, потому общение с разнообразными, разноликими и разноязыкими хозяевами квартир или отелей стало моей как бы побочной специальностью. И в Париже с 1980-го по 1985 год я уже успел пообщаться, пожить и «иметь разнообразные отношения» с несколькими «proprieteures». Студио на рю дэз Аршив, 54 (то есть улица Архивов, поскольку была расположена рядом с Национальным архивом) сдавала мне крайне подвижная бойкая старушка мадемуазель Но. Она носила шляпки, постоянно ездила в туристские путешествия по всему миру, жила в том же доме 54, в другом крыле, и даже пару раз приглашала меня на обед, где собирались лучшие люди нашего дома: там, например, присутствовал некий усатый мсье, владелец страхового агентства «Барбара».
В ноябре 1981 года мадемуазель Но должна была поместить своего, приехавшего в Париж из провинции учиться, племянника в студио, где жил я. Но меня она не бросила, а перевела в квартиру своей сестры мадам Упп (можно читать и как Юпп) – на улицу дэз Экуфф. Мне даже не пришлось перевозить мои вещи – мы просто перенесли их, четыре писателя: Саша Соколов, Сергей Юрьенен, Дмитрий Савицкий и я – квартира сестры помещалась в нескольких сотнях метров в еврейском квартале, в Марэ. Действие моей книги «Укрощение тигра в Париже» происходит именно там. (Сейчас я лишь с удовольствием вспомню о моих незабвенных «proprieteures», или на жаргоне «proprio», о милых старушках, и пойдём дальше, один момент!) Мадам Юпп была более тяжеловесна, рассудительна и неповоротлива. Они с мужем долгое время провели в Бельгийском Конго, а потом в 60-е годы бежали оттуда, как и все белые. Тогда они жили за городом, в доме мсье Юпп, а квартиру сдавали мне за 1850 франков. Студия на улице Архивов стоила мне 1300 франков. Третья квартира, на рю Поль Барвель, в 15-м аррондисманте, в которой я прожил всего шесть месяцев и которую ненавидел, владельца как такового не имела, ею владела дурная фирма недвижимости. И сама эта квартира, где я прожил с января 85-го по июль, была нечеловеческая – дом из бетонных блоков, дико дорогой, населённый отставными военными и докторами – то есть обиталище средней буржуазии. В спальне – прямо над кроватью – каждое утро было слышно, как ругается между собой пара, живущая этажом выше. Квартиру и даже часть мебели я унаследовал от некоей Элен Марс, американки французского происхождения, она намеревалась вернуться в Америку. Что и сделала вскоре после этого: переехала границу Штатов из Канады. И была арестована, судима и помещена в тюрьму на Rikers Island близ Нью-Йорка за торговлю наркотиками.
И вот я шёл к матери новой «проприо». Мадам Руссель оказалась небольшого роста худенькой старой женщиной. Начнём с того, что бульвар Сент-Жермен – это очень богатый квартал, и анархисты начала века знали это, дом № 102 был объектом атаки самого Равашоля. Живёт на Сен-Жермен в основном haut bourgeiosie, то есть высокая (как мода) буржуазия. Повыше рангом, чем выходцы из Бельгийского Конго. Дом и лифт меня особенно не впечатлили, но на каждой лестничной площадке было всего по две квартиры, то есть квартиры были очень большие. Дверь мне открыла горничная, португалка, я думаю. Горничная провела меня в очень большую гостиную, где царил хаос, как будто собирались уезжать или только что приехали. Горничная усадила меня за большой стол в гостиной. Впоследствии я всегда садился за этот же стол и на тот же стул. Справа от меня через многочисленные высокие окна вливался режущий свет дня. Окна выходили на балкон. Балкон сплошным кольцом опоясывал
Появились два мальчика в гимназических формах. Один совсем крошечный, второй побольше. Посмотрели на меня осторожно. Удалились. Затем появилась небольшого роста, хрупкая старая женщина. Представилась: Жюльетт Руссель. И присела рядом. Я раскрыл пакет с деньгами, только что получил наличные в банке, шесть пятисотфранковых билетов, и началась первая из целой сотни наша беседа.
Я полагаю, в конце концов я стал чем-то вроде духовника или психоаналитика для мадам Руссель. Полагаю, что когда Франсин попросила её получать от меня раз в месяц деньги за квартиру, мадам Руссель наотрез отказалась. «Какой-то русский, они все много пьют, зачем ты навязываешь мне, дочка, свои проблемы, – что-то вроде этого она наверняка сказала Франсин. – Разбирайся сама!» – «Один раз, мама! Потом я найду кого-нибудь! Жанн уехала в Бретань» (воображаемая Жанн и столь же воображаемая Бретань), – уговаривала её Франсин по телефону из Нью-Йорка. Растерянно-расстроенная, поминая недобрым словом дочь и все её эксцентричные выходки, буддизм и неудачливую карьеру актрисы, мадам Руссель согласилась один раз принять деньги из рук русского квартиранта Франсин.
Я, во-первых, не имел выбора, меня никто не спрашивал, хочу я ходить к мадам Руссель или нет. Может быть, если бы спросили: кому ты хочешь отдавать деньги за квартиру, я бы выбрал семнадцатилетнюю красотку. Однако вкус к расследованию, в конце концов, возобладал во мне, как погоня у гончей собаки, и я втянулся в расследование высшей буржуазии.
А мсье Руссель был-таки из высшей буржуазии. Семейное предприятие: фирма, производящая инструменты, существовала с 1818 года и началась где-то в Швейцарии. Фотографии предков семьи в белых халатах, в очках и с моноклями мадам Руссель мне продемонстрировала. Директора клиник, военные врачи… У семьи были также предки оружейники. Руссели находились в родстве с владельцами известных оружейных заводов «Викерс» (тех, что «Викерс-Армстронг») и каким-то боком через них родственны английским королям.
Постепенно обозначились следующие параметры семьи. Мсье Руссель, краснолиций, нос картошкой, сильный, волевой, ежедневно спускался на второй этаж здания в офис и оттуда повелевал производством и торговлей медицинскими инструментами. Его зычный голос и личная энергия заставляли крутиться колёса бизнеса. Он и мадам Руссель родили четверых детей: Франсин была младшая. Ещё одна дочь Женевьев, агент по устройству выставок, конференций, старая дева, жила в одиночестве. Двое сыновей: Жак, толстый человек тогдашнего моего возраста, т. е. около 40 лет, женатый на скандальной женщине, отец двух детей. Плюс старший сын Жан (вот тут я не уверен, что его звали Жан), он работал вместе с отцом в семейном бизнесе, но, судя по оценкам матери, особой энергичностью не отличался.
Папа Руссель боялся умереть и потому превентивно потреблял непропорционально огромное количество лекарств, был мнителен и раздражителен. В тот день, когда я впервые явился к ним, он таки собирался уезжать в их дом в порту Росткоф в Бретани. В поездки мсье Руссель брал чемодан лекарств. В тот день мадам Руссель не могла найти ему нужную коробку, и краснолицый тиран так наорал на неё в присутствии горничной и детей Жака, что довёл её до слез. Потому она и задержалась в глубине квартиры, в своей комнате, пудрилась. Позднее, постепенно, беседа за беседой – после передачи денег мы сидели порою по два, по три и более часов, – выяснилось, что мадам Руссель пришлось несладко. Жизнь её в семье многие годы была испорчена свекровью – мамочкой мсье Русселя. Ранее семье принадлежали ещё несколько квартир в доме 104 на бульваре Сен-Жермен. Свекровь обитала в одной из них, ниже этажом. Судя по воспоминаниям, она была железная старуха, и мадам Руссель должна была минута в минуту спускаться к завтракам, обедам и ужинам. Несколько раз её оставляли голодной за опоздание, уже когда она была матерью четверых детей. Бывали случаи, когда свекрови не нравилось платье мадам Руссель. Свекровь во главе стола изрекала: «Вы выглядите чудовищно! Пойдите переоденьтесь, Жюльетт!» И мадам Руссель, безмолвно глотая слезы, удалялась. Муж был противоестественным образом привязан к матери и ни разу не вступился за жену. Я думаю, она не преувеличивала ничуть. Когда она мне это рассказывала, настоящая боль была в её глазах.
– Вы знаете, когда моя свекровь умерла, я почувствовала облегчение, я радовалась… Это плохо, да, скажите мне?
Я сказал, что нет, желать смерти мучителю своему нормально.
– Но почему вы терпели эту казарму?
– А куда я могла уйти с детьми? – сказала она. – Да и его я любила и люблю, хотя он невыносимый деспот. Вы знаете, он был очень храбрый. Он женился на мне, когда ещё был курсантом в военном училище в Сомюр. Вы слышали когда-нибудь о сомюрских курсантах? Ах да, я забыла, что вы русский. Сомюрские кадеты были единственным подразделением французской армии, которое оказало немцам серьёзное сопротивление в 1940 году. Да, как это ни горько, наша великая культурная нация была подавлена и перепугана потерями в Первой мировой и во Вторую мировую драться не захотела. Только мой муж и его товарищи стали на пути вторжения бошей. Большая часть сомюрских кадетов погибла.