Книга мёртвых
Шрифт:
– Мне нужен адрес мадам Обенк, срочно, Франсин, – сказал я.
Выслушав меня, Франсин помолчала и сказала:
– Эдвард, я вынуждена тебе признаться. Тут с самого начала был небольшой обман. Дело в том…
– Ты хочешь сказать, что мадам Обенк не существует? – перебил я Франсин.
– Существует, во всяком случае, существовала. Где она сейчас, я не знаю. Скорее всего, умерла. Дело в том, что когда-то за определённые услуги она пустила меня пожить в эту квартиру. Квартира подпадала под действие закона от 1948 года…
– О! – только и сказал я. Квартиры, подпадающие под закон от 1948 года, стоили копейки и «proprio» не имели права повысить квартплату.
– Я брала
– Ну и что будем делать? – спросил я.
– Пойди в агентство и попробуй их уговорить сдать тебе эту квартиру.
Так я и поступил. В агентстве сказали, что я переплачивал каждый месяц 2500 франков, что на мадам Обенк и мадам Франсин Руссель я, если захочу, могу подать в суд. И выиграю дело. Мне сделали договор на мою квартиру, и я улетел на очередную войну.
Вернувшись, я обнаружил, что чёрное пианино – все эти годы его безжалостно эксплуатировала Наташа Медведева – исчезло. «Франсин забрала», – безучастно сказала Наташа. У неё была любовь с алкоголем. Ей было не до меня. А ещё в следующий приезд исчезли и книги Франсин.
Мадам Руссель я видел в последний раз, когда пошёл забирать те самые «секьюрити»: деньги, которые заплатил ей в 1985 году, в июле.
– Я всего этого не знала, мсье, – сказала она мне обессиленно. – Какая мразь эта моя дочка!
Я утешил её:
– Всё равно, мадам, мне нужна была квартира, и за меньшую цену я бы не нашёл.
– Вы хороший человек, – сказала она. – Из-за Франсин я вынуждена чувствовать стыд.
И она отдала мне деньги.
– Как дела у фирмы? – спросил я. Меня и в самом деле интересовало, как дела. – Жан справляется?
– Ушёл главный бухгалтер. Сам. В знак протеста, что его лишили самых профессиональных сотрудников. Жан не умеет ладить с людьми. При отце бы это не могло случиться. А у вас как дела?
– Еду на войну, в Республику Книнская Крайна.
– А где это?
– Это на территории Республики Хорватии.
– Сейчас наделали много новых государств, – стеснительно заметила она. – А вам не страшно? Там ведь могут убить…
– Могут, – согласился я. – Но пока доберусь, страх пропадёт. Там интересно. А здесь – как жизнь после смерти. Когда я приехал сюда, первые 8–10 лет я был здесь эффективен. Теперь не эффективен. Пора перемещаться.
– Молодец вы, – сказала она. – Иностранец, приехали в культурную столицу мира и сумели здесь прославиться, сделать карьеру без чьей-либо помощи. Вы выгодно отличаетесь от моих детей. У них были все возможности. Они все закончили привилегированный лицей на рю д’Ассас.
Она посмотрела на меня с удивлением оттого, что лицей на рю д’Ассас не произвёл на меня впечатления.
– Это элитное учебное заведение, – объяснила она и вздохнула. – Вот, собираюсь в Росткоф, – показала она рукой: в гостиной опять стояли ящики. – Там такой хороший ветер. Когда я была молодая, мы так любили гулять у моря, когда был ветер.
Мы попрощались. О дальнейшей судьбе мадам Руссель я ничего не знаю. Когда я последний раз был в Париже, медицинский магазин рядом с кафе «Клюни» исчез.
Матью Галей и Натали Саррот
В «Дневнике» покойного критика журнала «Экспресс» Матью Галея за 1984 год несколько страничек посвящены мне. Один из друзей прислал мне эти ксерокопированные странички. Он пространно описывает свой визит ко мне, тогда я жил на rue des Ecouffes в Париже. Недавно я наткнулся на эти странички, на своеобразный далёкий привет с того света и вот перевожу их тут.
«13 августа, Париж.
Лимонов. После его книг я ожидал встретить этакого
Никакого бешенства в нём, просто желание быть независимым, это всё. Именно это привело его к тому, чтобы быть там профессиональным «вором» некоторое время, затем «портным» (по-чёрному, неофициально), каковой спокойненько занимался своим бизнесом в Москве. Если бы КГБ не заинтересовался им, потому что он общался слишком со многими иностранцами, он был бы, наверное, сегодня королем системы D (теневой экономики). Но он не захотел превратиться в шпиона, и когда представилась возможность покинуть СССР, этот асоциальный тип с нею справился скорее хорошо, чем плохо. Своим призванием обязан стараниям советских функционеров.
Открыт Повером. Всегда сравнивают его с Генри Миллером, что его несколько нервирует. Он мыл (в Нью-Йорке) посуду до последней минуты, превратившись из слуги в писателя в один прыжок. Не Зиновьев, не Солженицын, и плохо рассматриваем всеми.
Дебют (начало).
Я умру в один из этих дней от экстравагантной инфекции, болезни, столь благородной, что она носит фамилию и даже дворянскую частицу. Конец».
«Дебют» означало мой дебют, моё начало. «Конец» означало его конец. Он и умер вскоре, от этой экстравагантной инфекции, он тогда уже хромал. Успев пригласить меня к нему домой на обед, на авеню Фрошо (вход с рю Массе, 26 – помечено у меня в записной книжке). Там я увидел, что у него есть слуга. На обеде присутствовал драматург Жак Одиберти – о нём я когда-то читал в советской критической книге – и ещё какие-то, наверное, очень важные, но мне неизвестные люди французской культуры.
Из приведённого отрывка было ясно, что он хорошо ко мне отнёсся и увидел меня таким, каким я и сам себя вижу – вполне положительной, светлой личностью. Действительно, очень хорошо организованной в последние четверть века.
Вот ещё что… После его визита в мой апартмент мы с ним пошли в кафе на rue de Rivoli и долго сидели с ним, болтая. К статье его обо мне в «Экспрессе», справедливо названной «Организованный бунт», имеется фотография, где я в белом пиджаке, в тишотке с изображением пуль стою на углу rue des Ecouffes, как кролик, открыв рот. Действительно, светлый такой молодой человек. Наивный даже.