Книга снов
Шрифт:
И вот я пытаюсь представить своего отца не только больным. Почти мертвым.
Где-то там внутри живет мужчина, который спас маленькую девочку. Уж он-то точно знал бы, как мне поступить.
Бог подходит к кровати. Я теряю концентрацию.
– Валентинер.
Мы вместе смотрим на моего отца, я нащупываю его руку и слегка пожимаю ее.
Он не отвечает на мое пожатие.
– Он не с нами, – шепчу я.
– Нет. Его душа покинула свой дом. – Доктор Сол звучит иначе, чем обычно, будто сам он только что очнулся от глубокого сна.
– Она сможет снова его отыскать?
– Если будем хорошо за ним смотреть, то да.
Я
– Я буду присматривать за домом Мэдди. И за твоим. И отыщу тебя.
Когда я выхожу из Веллингтонской больницы на улицу, где течение жизни кардинально отличается от того, что происходит на втором и пятом этаже клиники, мне требуется какое-то время, чтобы узнать облаченную в кожаную куртку женщину.
Она облокотилась на мощный мотоцикл и смотрит на меня не так уж неприветливо.
– Эй, Сэм, – произносит Эдди. – Твоя мама и не собиралась забирать тебя, верно? Потому что и не разрешала приходить сюда?
– Разрешала, – лепечу я в ответ.
Эдди протягивает мне второй шлем. Он немного великоват.
– Ты врешь так же ужасно плохо, как и я. Запрыгивай, поедем, – говорит она.
ЭДДИ
Серые улицы Лондона утекают под нами – реки раскаленного на солнце асфальта. Мои ноги, внутренности, плечи чувствуют ускорение. Знакомые запахи города проносятся мимо, пахнет едой, везде всегда пахнет пончиками и картошкой фри, жареным рисом, и горячими супами, и хрустящими вафлями. На Западе нет другого такого города, как Лондон, где бы всегда пахло свеженакрытым столом.
Я еду на пятисотой модели «БМВ» медленнее обычного, но мальчишка прижимается к моей спине. У меня на борту драгоценный груз – сын мужчины, который был для меня солнцем и луной, дыханием и сном, страстью и нежностью. Моим самым большим поражением. Моей большой любовью.
Мы едем в час пик по «Кольцу страха», городской скоростной магистрали. Она идет вокруг острова под названием Лондон с населением в 8,6 миллиона человек, и атолл посредине не знает покоя.
Сэм держит равновесие и не показывает страха. Это нелепо, но на какой-то миг дикая радость переполняет меня. Чтобы мне выпал шанс познакомиться с этим ребенком, должна была произойти катастрофа.
«Случайности, – говорил мой отец, – случайности – это удивительные события, смысл которых раскрывается только в самом конце. Они позволяют изменить твою жизнь, и ты можешь принять предложение или отклонить его.
Мать ненавидела эту позицию. Совпадения ее пугали. Для отца они служили источником радости, любопытства жить.
Я была у Генри без Сэма, Фосси неохотно впустил меня.
– Всего на минутку!
Как же быстро пролетает крошечная минутка.
Генри выглядел таким опустошенным. Я сказала ему то, что хотела сказать более двух лет назад. И не сказала. А сейчас я малодушно прошептала все неподвижному телу. Все ту же молитву:
– Не уходи!
Мы постоянно искали руки друг друга. При ходьбе, в разговоре, за едой. Или когда читали, перед каждым лежала книга, и в то же время кончиками пальцев мы поддерживали контакт. Я до сих пор чувствую указательный палец Генри на своем, его поглаживания. Если книга захватывала его – он делал это быстрее, если не очень – то медленнее.
Его рука
Мы с Сэмом заворачиваем на улицу Коламбия-роуд в Ист-Энде. Я высаживаю его у кафе «Кампания», находящемся в доме около старого магазина тюльпанов, который на двух верхних этажах приютил меня и мое издательство, подо мной – рекламное агентство и парикмахерскую; Сэм слезает с мотоцикла и озирается по сторонам, широко открыв свои большие мальчишечьи глаза.
Его лицо раскраснелось от езды, глаза блестят, и сейчас он кажется еще младше, чем прежде. Когда он вышел из Веллингтонской больницы, то выглядел как серьезный старичок маленького роста в синем костюме, задумчивый и невероятно решительный, готовый изо всех сил противостоять и неукротимой жизни, и еще более неодолимой смерти.
Сейчас он снова похож на школьника в форме и с рюкзаком за спиной, каким, собственно, и является.
– Бывал ты уже в Ист-Энде?
Он качает головой и впитывает мир широко раскрытыми глазами. В выходные Коламбия-роуд превращается в цветочный рынок Лондона. Это одна из тех немногих улиц, где Лондон выглядит так, как выглядел до того, как превратился в типичную пешеходную зону с модными магазинами. Тут расположены более восьмидесяти маленьких магазинчиков, которыми управляют сами владельцы. Каждый фасад и навес – своего цвета. В солнечные дни улица кажется самым длинным в мире кафе.
Порой я забываю, что жизнь на других улицах Лондона не так пестро и нефильтрованно презентует себя. А наоборот, кажется вылизанной и упорядоченной.
Сэм, в своей форме Колет-Корт, которая подчеркивает его принадлежность к разряду людей, стремящихся к успеху, делает первые шаги в этом мире. Он напоминает мне очень чуткого котенка, который, попав в незнакомое место, ко всему прислушивается, принюхивается, тычется во все своими усиками и осторожно движется вперед на мягких лапках.
Я беру шлем под мышку и захожу в кафе, чтобы заказать Сэму и себе свежего чая оолонг и булочки. Сотрудники моего издательства каждый день покупают тут напитки, я обеспечила им абонемент на кофе и чай в качестве небольшой компенсации за скромность гонораров, которые я выплачиваю.
В кафе «Кампания» у Бенито и Эммы я встречалась с десятками писателей, мы сидели за кухонным столом или давным-давно списанной и тщательно отполированной школьной партой, перед нами стояли цветочные горшки с зеленью. Авторы рассказывали мне о своих мирах. В надежде, что я издам их рукописи и сделаю из них настоящих писателей, которые могут полностью посвятить жизнь искусству повествования.
Будь моя воля, я помогла бы всем.
Все, кого я приглашала на подобные встречи после первого беглого прочтения рукописи, умели более или менее искусно рассказать о том, чего не вмещают слова, – это чистая магия литературы. Мы читаем некую историю, и после прочтения что-то меняется. Что именно, мы не знаем; почему так происходит, благодаря какой фразе – тоже неизвестно. И тем не менее мир вокруг нас преображается и навсегда перестает быть прежним. Порой лишь спустя годы мы замечаем, что та или иная книга стала трещиной в нашей реальности, и через эту брешь мы, ни о чем не подозревая, выбираемся из ничтожности и малодушия.