Книга снов
Шрифт:
И именно эту фразу я сейчас повторяю Сэму.
Он медленно кивает, в его глазах я читаю вопрос: а я? Обо мне он говорил?
– Чай готов! – кричит Эмма.
Сэм приносит поднос, пока я отвожу мотоцикл на задний дворик. Потом мы поднимаемся на лифте издательства, который в былые времена служил грузовым подъемником для магазина тюльпанов. Внутри он изукрашен изображениями листьев тюльпанов, цветов и луковиц. Лифт останавливается на четвертом этаже, где работают Рольф, Андреа и Поппи. Оттуда металлическая винтовая лестница ведет наверх, в мою квартиру.
Рядом с каждым столом, заваленным бумагами,
В центре располагается «колокол» – так мы называем большой производственный стол, где мы вчетвером работаем над одной книгой, как только дело доходит до важнейших этапов перед публикацией. Текст на суперобложке, рекламный текст, подготовка к печати. Тут же сидит Блю, наш корректор, которая приступает к работе только тогда, когда для нее готовы гранки. Распечатки рукописи в формате А4, в которых она отыскивает орфографические ошибки. Она поглощает страницу за страницей, слушая в огромных наушниках «Металлику» или Гектора Берлиоза.
Сэм медленно проходит вперед, снова как принюхивающийся ко всему котенок, и наконец останавливается перед «стеной славы».
Вдоль самой длинной стены расставлены все книги, которые выпустило наше издательство за последние двадцать лет. Оригинальные издания, переводы, специальные издания, переиздания, лицензионные книги карманного формата.
На его лице появляется выражение восторженного почтения. Я ловлю себя на том, что слегка смущаюсь от гордости.
– Мы издаем исключительно фантастику. Мы небольшое издательство, но узкоспециализированное. Две из самых успешных наших книг – «Кот Шрёдингера» и «Дом с тысячей дверей». Я основала издательство, когда мне исполнилось двадцать три. Я была сумасшедшей фанаткой Майкла Муркока.
Сэм смотрит на меня и шепчет:
– «Хроники Корнелиуса»!
Я отвечаю:
– И «Кочевники во времени»!
Сэм парирует, называя следующую книгу Муркока:
– «Вечные чемпионы», вечные герои!
– Я обожала их, вечных героев, они…
– …поддерживают баланс во Вселенной и заботятся о том, чтобы параллельные миры не пересекались.
Мы смотрим друг на друга счастливые и удивленные, и я ощущаю себя на какое-то мгновение снова тринадцатилетней девчонкой, книжной занудой, которая имеет пристрастие к темам, к которым ее ровесники долго еще не подступятся. Они читали любовные романы, а я читала стимпанк[18], они увлекались популярными журналами «Hit!» и «Bravo», я – книгами о сверхсветовой скорости и теориях времени Урсулы Ле Гуин. Именно от нее я позаимствовала свой жизненный девиз: «Правда – дело силы воображения».
Я была довольно одинока в своем экзотическом хобби и охотно переехала бы в другую страну ради встречи с таким начитанным подростком, как Сэм.
Мы поднимаем наши кружки с подноса и осторожно чокаемся
Он оборачивается, услышав приближающуюся мелодию лакированных туфель на высоких каблуках, и вот перед ним – настоящее видение.
– Солнце мое, это ты? Ты еще ничего не сказала по макету обложки юбилейного издания «Тысячи дверей».
Поппи поправляет свою черную блестящую челку в стиле Бетти Пейдж[19]. Моя пиарщица и маркетолог – настоящая рокабилли-красотка с претензией на девушку с обложки. Сегодня на ней черное платье в белый горошек и с красной тесемкой, чулки со швом и лакированные туфли-лодочки на ремешке.
– Поппи, это Сэмюэль Ноам. Сэм, это Поппи. Сэм увлекается фантастикой.
– Это хорошо. Других я все равно не выношу, – изрекает секретное оружие моего издательства и протягивает Сэму изящную ручку в черных кружевных митенках.
Я не говорю Сэму, что Поппи умеет абсолютно все. Баловать писателей и создавать рекламу, очаровывать прессу и даже после семи бокалов джин-тоника «Хендрикс» писать восхитительные посты в «Твиттере». Это же Поппи, которую я знаю с момента основания издательства, то есть уже двадцать лет, и с которой я, как и с Рольфом, графическим дизайнером, и Андреа, главным редактором, разделяю страсть к изгибам реальностей.
В издательской сфере стала легендой татуировка на спине Поппи: это открытая книга, в которую она записывает любимые фразы. Для многих писателей гораздо ценнее быть увековеченными на спине Поппи, чем получить премию Букера.
Она протягивает мне распечатку. Мы переиздаем «Дом тысячи дверей» спустя десять лет.
– И о чем там речь? – спрашивает Сэм.
– Это история о множестве миров, – отвечает Андреа, которая только что выбралась из своего угла, заставленного рукописями в контейнерах из оргстекла. – Один молодой робкий адвокат по уголовным делам обнаруживает в своем бюро дверь, которую прежде никогда не видел. Он проходит сквозь нее и снова оказывается в собственном бюро, вот только детали его жизни немного меняются. Он…
– …состоит в отношениях с женой своего шефа, – вклинивается в разговор Рольф, от внимания которого не ускользнуло скопище людей у «стены славы», – невероятно капризной дивой, ну и что в такой ситуации делать чуваку?
– Когда он сбегает, то не замечает, что выходит в потайную дверь второго бюро, – продолжает рассказывать Андреа.
– И в поисках лучшей жизни он безнадежно теряется среди тысячи дверей и бесконечного числа вариаций своей жизни, – завершает Поппи краткий пересказ.
Я не говорю Сэму, что это та самая книга, чью сырую рукопись я читала своему мертвому отцу десять лет назад. Когда несла вахту у его тела. Я знаю текст почти наизусть и каждый раз, когда перечитываю, вспоминаю тишину палаты. Какой пустой стала жизнь без него. Думаю, лишь спустя четыре года я снова смогла улыбаться и не плакать.
– Что скажешь насчет обложки? – спрашиваю я Сэма.
Он отставляет свою кружку, берет книгу с невероятной серьезностью и рассматривает ее.
Обложка классическая. Голубая дверь парит над морем, которое при ближайшем рассмотрении состоит из дверей. Обложки – те же лица. Не каждому нравятся и не всегда передают сложный характер книги.