Книга тайных желаний

Кидд Сью Монк

— Я не выдавал его римлянам. — Он перестал рыдать, но теперь ему пришлось обвинять себя. Скорпионий хвост на щеке заходил вверх и вниз. — Прошлой ночью я, его друг и брат, указал на Иисуса храмовой страже, зная, что они передадут его римлянам. Я привел стражу сюда, где, как я знал, должен был находиться Иисус. Я поцеловал его в щеку, чтобы солдаты узнали его. — Он указал вперед: — Там стоял Иисус, когда я его поцеловал. Вон там.

Я посмотрела туда, куда он указал: коричневая глина, маленькие белые камешки, отпечаток сандалий.

— Я хотел дать людям повод для возмущения, — продолжал

брат измученным, бесстрастным голосом. — Хотел помочь установить царство Божье. Я решил, что Иисус тоже этого хочет. Я верил: если подстегнуть события, он убедится, что другого способа нет, и будет сопротивляться солдатам, возглавив восстание. А если нет — его смерть воодушевит людей, и они поднимутся сами.

Насилие. Восстание. Смерть. Нелепые, бессмысленные слова.

— И знаешь, что сказал мне Иисус, когда я поцеловал его? Он увидел солдат, идущих за мной с обнаженными мечами, и спросил: «Иуда, ты предашь меня поцелуем?» Ана, ты должна поверить мне: только тогда я понял, как обманулся. Прости. — Он снова согнулся к коленям и застонал.

Он просит прощения? Мне хотелось броситься на брата и содрать с него кожу.

— Ана, пожалуйста! — умолял Иуда. — Я не жду понимания, но прошу тебя о том, чего не могу сам: прости меня.

— Где мой муж? — спросила я. — Куда его увели?

Он закрыл глаза.

— В дом Каиафы. Я последовал за ними. На рассвете Иисуса доставили в западный дворец, резиденцию римского наместника в Иерусалиме.

К прокуратору Пилату. Тому самому, которого Лазарь назвал жестоким. Я поискала глазами солнце, надеясь определить, который час, но небо затянуло серой мглой.

— Иисус все еще там?

— Не знаю, — сказал Иуда. — У меня не хватило духу остаться и выслушать, какая судьба его ждет. Когда я его видел в последний раз, Иисус стоял на крыльце перед дворцом Пилата.

— Дворец… где это?

— В Верхнем городе, рядом с башней Мариамны.

Я сорвалась с места, Лави бросился за мной.

— Ана!.. Ана! — звал меня Иуда.

Я не ответила ему.

III

Мы ворвались в Иерусалим через Золотые ворота, пересекли двор язычников и нырнули в хитросплетение тесных, извилистых улиц, переполненных паломниками. Я посмотрела на запад, надеясь увидеть башню Мариамны. Дым, поднимающийся над алтарем Иерусалимского храма, стелился над городом тонкой низкой пеленой, пропитывая все вокруг тошнотворным запахом сожженной жертвенной плоти. Я почти ничего не видела.

В Верхнем городе было настоящее столпотворение: чтобы пробраться сквозь гущу людей, уходило отчаянно много времени. «Ну же! Дайте пройти! — мысленно умоляла я. — Скорее! Шевелитесь!» Меня не оставляли ужас и смертельная тревога.

— Пришли! — наконец воскликнула я. — А вот и башня!

Одна из башен дворца Ирода маячила в зловонном тумане. Мы свернули за угол, потом еще раз, и оказались посреди неимоверного скопления народа, запрудившего улицу. Люди были повсюду, даже на крышах домов. Я подумала, не собираются ли забить камнями какую-нибудь женщину, и огляделась в поисках скорчившейся несчастной жертвы, обвиненной в прелюбодеянии или воровстве, — этот ужас мне был знаком не понаслышке.

Но

никаких вспышек ярости я не увидела. На лицах читались смятение, печаль, вымученная сдержанность. Я не понимала, что происходит, а времени расспрашивать не было. Я протиснулась сквозь толпу, полная решимости добраться до дворца и узнать новости об Иисусе.

Мне почти удалось протолкнуться к улице, когда я услышала перестук лошадиных копыт, а затем скрежет, как будто какой-то тяжелый предмет тащили по камням.

— Дорогу! — рявкнул чей-то голос.

Я огляделась в поисках Лави. Он стоял чуть позади меня.

— Ана, — позвал он. — Ана, остановись!

Но я не могла остановиться, и он это знал.

Еще шаг — и я увидела. Римский центурион на вороном коне. Огненно-красные птичьи перья на шлеме вспыхивают в серой мгле. Четыре пехотинца. Ритмичные взмахи плащей. Острия копий пронзают небо в такт лошадиному шагу. А за ними ковыляет человек в грязной, окровавленной тунике, сгибаясь под тяжестью большого, грубо обтесанного креста. Конец одной перекладины лежит у него на правом плече, конец другой волочится за ним по улице. Несколько долгих, отупляющих мгновений я смотрела, как человек с трудом пытается удержать свою ношу.

Лави схватил меня за руку и развернул к себе.

— Не смотри, — приказал он. Его глаза словно превратились в наконечники копий.

Поднялся ветер. Лави продолжал что-то говорить, но я больше не слышала его. Я вспоминала столбы, которые стояли прямо на невысоком лысом холме недалеко от Иерусалима — холме, который называли Лобным местом. Только вчера мы с Лави видели эти столбы, когда подходили к городу после долгого пути из Иоппии. В сумерках они выглядели маленькой рощей мертвых голых деревьев. Мы знали, что столбы предназначены для крестов, на которых римляне распинают своих жертв, но никто из нас не сказал этого вслух.

Скрежет на улице стал громче. Я снова повернулась к печальной процессии. Солдаты ведут кого-то к Лобному месту. Осужденный сгибается под тяжестью перекладины креста. Я присмотрелась к окровавленному человеку. В форме плеч мне почудилось что-то знакомое. Потом он поднял голову, и из-под темных волос выглянуло лицо. Это был мой муж.

— Иисус, — тихо сказала я, обращаясь к самой себе, или к Лави, или ни к кому.

Лави потянул меня за руку:

— Ана, пощади себя, не смотри.

Я вырвалась, не в силах оторвать глаз от Иисуса. На нем был венок, сплетенный из шипастых прутьев, которыми разжигают костры. А еще его подвергли бичеванию: на руках и ногах не осталось живого места — сплошные рубцы, покрытые засохшей кровью. Вой, зародившийся где-то глубоко внутри, исторгся из меня беззвучно, словно спазм острой боли.

Иисус споткнулся, и хотя до него было никак не менее двадцати локтей, я невольно подалась вперед, чтобы не дать ему упасть. Он тяжело опустился на одно колено и пошатнулся; по земле начала растекаться кровь. Иисус рухнул, и поперечная перекладина с глухим стуком обрушилась ему на спину. Я закричала, и на этот раз мой крик мог бы расколоть камни.

Когда я бросилась к мужу, рука Лави сжала мое запястье.

— Нельзя, — шепнул он. — Если попробуешь помешать, тебя без колебаний убьют.