Книга тайных желаний

Кидд Сью Монк

Я ожидала увидеть мужа, спешащего впустить нас, но вместо него показался Лазарь. Он выглядел куда лучше, чем в прошлый раз: желтизны поубавилось, щеки порозовели.

— Проходите в дом. — Он поцеловал меня в знак приветствия.

— Где Иисус? — спросила я.

Лазарь пошел во двор, словно не слыша меня.

— Марфа, Мария! — позвал он. — Посмотрите, кто здесь.

Сестры выбежали из дома, распахивая объятия. Они казались ниже ростом, лица стали еще круглее. Лави был встречен с той же теплотой, с какой здесь когда-то приветствовали Тавифу. Я огляделась по сторонам,

но ее тоже нигде не было видно. У внешней стены были сложены в стопку тюфяки, накрытые поношенным плащом из льняной ткани.

— Вы с Лави наверняка проголодались, — сказала Марфа. — Пойду принесу остатки пасхального ужина.

Когда она поспешила прочь, я взяла плащ. Ткань была неровная, грубая — такой она вышла из моих рук. Я поднесла плащ к лицу и уловила знакомый запах.

— Плащ Иисуса, — сказала я Марии.

— Да, так и есть, — безмятежно улыбнулась она.

— И вот это тоже. — Лави поднял посох из оливы, который Иисус вырезал, сидя под деревом в Назарете.

Я сжала ладонью гладкую поверхность дерева, отполированную рукой мужа.

— Иисус с учениками уже некоторое время живут у нас, — кивнула Мария на стопку тюфяков. — Они проводят все дни в городе, а вечером возвращаются на ночлег. На прошлой неделе Иисус первым делом спрашивал, не вернулась ли его жена. Видно, ты не выходишь у него из головы. — Она опять улыбнулась мне, а я сильно прикусила губу.

— Где он? — повторила я вопрос.

— Он праздновал Пасху в Иерусалиме с учениками.

— Не с вами?

— Мы предполагали, что они разделят с нами трапезу, но сегодня утром Иисус передумал. Сказал, что вместе с учениками отправится в город. Признаюсь, Марфе это не понравилось. Она столько наготовила, что всем бы хватило вдоволь, а наши гости, поверь мне, едят очень много. — Она делано засмеялась.

— Был ли с ними Иуда?

— Твой брат? Да. Он почти не отходит от Иисуса, разве что…

Я ждала, но Мария молчала.

— Разве что?..

— Да ничего. Просто вчера, когда Иисус вернулся из города вместе с друзьями, Иуды с ними не было. Я слышала, как Иисус спросил о нем у Петра и Иоанна. Было уже довольно поздно, когда Иуда наконец явился, но даже тогда он держался особняком. Ел в одиночестве вон там, в углу. — Она указала рукой в противоположный от нас конец двора. — Я решила, ему нездоровится.

В отличие от Марии, я сомневалась, что странности в поведении Иуды объяснялись недомоганием, но делиться своими подозрениями не стала. Я так крепко сжимала плащ и посох Иисуса во время нашего разговора, что у меня заныли пальцы. Оставив вещи на скамье, я подошла к проему в стене, окружающей дом, и посмотрела на запад, в сторону Иерусалима.

— Разве Иисус не должен уже вернуться?

Мария подошла и встала рядом со мной.

— Он завел обычай каждый вечер молиться на Елеонской горе, но ты права: ему давно пора быть дома.

Ее лицо скрывала тень, но я разглядела нечто большее, чем обычная тревога. Я увидела страх.

— Ана! — Этого голоса я не слышала уже семь лет.

— Тавифа! — крикнула я, бросаясь к подруге, которая уже мчалась ко мне через весь двор.

Она

прижалась ко мне, и мы долго стояли обнявшись, молча покачиваясь, словно в танце. Я закрыла глаза и вспомнила другой танец — тот, что танцевали слепые девушки.

— Глазам своим не верю, — улыбнулась Тавифа. — Никогда, слышишь, никогда больше не смей пропадать. — Говорила она медленно, размеренно, словно слова были слишком велики для рта, но каждый слог находился на своем месте.

— Ты говоришь совсем чисто! — воскликнула я.

— Я долго тренировалась. Язык — орудие гибкое. Он может приспособиться.

Я взяла ее руки и поцеловала их.

Появилась Марфа с подносом, а за ней — Лазарь с кувшином вина. Пока мы с Лави мыли руки, Мария велела Тавифе принести лиру и сыграть для нас.

— Такой музыки ты никогда не слышала, — сказала мне Мария.

Мне и правда хотелось послушать игру Тавифы, но позже. Сейчас я желала лишь одного: чтобы мне рассказали о муже, о том, что он говорил и делал. Мне хотелось узнать об угрожающей ему опасности, которую скрывают от меня. Но Тавифа уже побежала за лирой, и я промолчала.

Мария была права в одном: такой музыки мне еще не доводилось слышать. Быстрая, дерзкая, забавная песня рассказывала о женщине, которая отрезала бороду своему мучителю, пока он спал, и тем самым лишила его силы. Тавифа, грациозная, как и раньше, кружилась в танце по двору, перебирая струны, и я подумала, что ей бы понравилось празднование сорок девятого дня у терапевтов, бесконечные песни и пляски.

Когда она закончила, я отложила в сторону кусочек хлеба, который собиралась обмакнуть в чашу с вином, и обняла подругу еще раз. Она тяжело дышала, щеки раскраснелись.

— Только вчера я играла на лире твоему мужу и его ученикам, пока они ужинали. Когда я закончила песню, Иисус сказал мне: «Каждому нужно найти свой способ любить. Ты нашла свой». Он очень-очень добрый, твой муж.

— Он еще и очень проницательный. Ты действительно нашла себя, — улыбнулась я.

«Самая глубокая боль всегда отыщет способ излиться», — подумалось мне.

По глазам подруги я видела, что ей хочется рассказать мне что-то еще.

— Тавифа, — тихо позвала я, — в чем дело?

— Почти все время, что я живу здесь, я зарабатываю ткачеством. Часть денег отдаю Марфе в качестве платы за содержание, а на остальные я купила нард.

Я нахмурилась, недоумевая, зачем ей понадобились такие дорогие духи, но потом вспомнила, как когда-то мы помазали друг друга нардом в знак нашей дружбы:

— Этот запах воскрешает во мне приятные воспоминания, — объяснила она. — И вот вчера, когда Иисус так ласково говорил со мной, я принесла флакон и помазала ему ноги. Мне хотелось отблагодарить его, а кроме нарда у меня ничего нет. — Она оглянулась на остальных, которые поневоле слушали наш разговор, и понизила голос: — Мой поступок разозлил твоего брата. Он отчитал меня, сказав, что мне следовало продать нард, а вырученные деньги раздать бедным.