Книга утраченных сказаний. Том I

Толкин Джон Рональд Руэл

После Аулэ заводит с Манвэ речь о нолдоли и просит за них, молвив, что встревоженный Манвэ обошелся с ними сурово, ибо зло исходит поистине от одного лишь Мэлько, в то время как эльдар — не слуги и не рабы, но создания дивной красоты и благости и на вечные времена — гости богов. Тогда Манвэ дозволяет им ныне, буде пожелают они, возвратиться в Кор и, если есть на то их воля, вновь приняться за изготовление самоцветов и прочего, и все, что нужно им прекрасного и драгоценного для этой работы, будет дано им с еще большей щедростью, нежели ранее.

Но Фэанор, услыхав об этом, рек:

— Так, но кто вернет нашим сердцам радость, без которой невозможны творенья прекрасные и волшебные? Ведь Бруитвир мертв, и мое сердце тоже.

Тем не менее, многие возвратились

в Кор, и возродилось некое подобие прежней радости, хотя по причине умалившегося счастья их сердец не могли они создать самоцветов былого сияния и великолепия. Но Фэанор, скорбя, остался в Сирнумэн с немногими и, хотя трудился денно и нощно, никак не мог он сотворить камни, подобные Сильмарилям, украденным Мэлько; и с той поры ни одному умельцу не удалось сделать этого. Наконец, оставив свои старания, предпочитал он проводить время возле могилы Бруитвира, названной Курганом Первой Скорби [42] , и это подходящее имя, ибо все несчастья, что обрушились позже, произошли из-за смерти то — го, кто был похоронен здесь. Там углубился Фэанор в мрачные раздумья, пока разум его не затмился из-за тоски, царившей в его сердце, и тогда он встал и отправился в Кор. И там обратился он к гномам, жившим своими обидами и печалями, умалившимися богатствами и славой, и призвал их покинуть свою темницу и отправиться в мир.

42

На полях написано название на языке гномов: «Кум а Гумлайт или Кум а Тэграпайтос».

— Валар уподобились трусам; но сердца эльдар не ослабели, и мы еще узрим принадлежащее нам, и если не сможем взять свое хитростью, то отымем силой. Да будет война между Детьми Илуватара и айну Мэлько! Что, если погибнем мы в нашем странствии? Мрачные чертоги Вэ ненамного хуже этой блестящей тюрьмы…^[прим.9]

И он убедил некоторых предстать вместе с ним перед Манвэ и потребовать, дабы нолдоли было дозволено покинуть Валинор с миром и чтобы валар доставили их без помех на берега, откуда их встарь перевезли.

Манвэ был удручен их просьбой и воспретил гномам произносить подобное в Коре, если они по — прежнему хотят жить там вместе с другими эльфами; но потом, отринув суровость, он много поведал им о мире, его устройстве и об опасностях, уже сущих в нем, и еще более грозных, что могут появиться вскоре по возвращении Мэлько.

— Мое сердце чувствует, а мудрость — предрекает, — молвил он, — что немного времени осталось до того, как иные Дети Илуватара, отцы отцов людей, вступят в мир — и знайте: в Музыке Айнур, что не изменится, было явлено, что в конце концов мир перейдет на долгие времена под власть людей. Но будет то к счастью или к печали, Илуватар не открыл. И не хочу я, дабы раздор, страх или гнев царили между несхожими Детьми Илуватара, и желал бы я, чтобы много веков в мире не было созданий, могущих враждовать с пришедшими людьми и навредить им, пока их племена не окрепли, пока народы, живущие на земле, еще дети.

К этому он прибавил множество сведений о людях, их природе и о том, что произойдет с ними, и нолдоли были поражены, ибо чрезвычайно редко случалось им слышать от валар о людях; и потому мало размышляли они об этом, полагая, что создания сии слабы, слепы, неуклюжи, смерть преследует их и что никоим образом не могут они равняться со славою эльдалиэ. И теперь, хотя Манвэ излил свое сердце в надежде, что нолдоли увидят, что действует он не без цели и не без причины, успокоятся и уверятся в его любви, те, скорее, были изумлены, открыв, что айнур столь серьезно относятся к людям, и слова Манвэ достигли лишь противного его желанию. Ибо, страдая, Фэанор исказил их, обратив в злобное подобие истины, и, снова представ перед народом Кора, он произнес такую речь:

— Вот, теперь мы извещены, отчего привезли нас сюда как груз прекрасных рабов!

Отныне, наконец, нам ведомо, по какой причине стерегут нас здесь, лишив завещанного, и почему не правим мы бескрайними землями — на случай, если не уступим их народу, еще не рожденному. И этому жалкому племени, настигаемому ранней смертью, роду копошащихся во мраке, криворуких, непривычных к песне и музыке, что будут уныло ковырять землю своими грубыми орудиями и кто — как говорит Манвэ Сулимо — от Илуватара, отдает сей повелитель айнур целый мир со всеми его чудесами и тайнами, расточая им наше наследие! И к чему эта речь об опасностях мира? Всего лишь уловка, чтобы обмануть нас, словесная личина! О вы, чада нолдоли, что более не желают оставаться домашними рабами богов, хотя бы и ласково с вами обращались, восстаньте, взываю к вам, покиньте Валинор, ибо час настал и мир ожидает!

Поистине, великого изумления достойно тонкое коварство Мэлько — ибо кто скажет, что в сих исступленных речах не было ни капли горькой правды, или не поразится, взирая, как самые слова Мэлько исходят из уст Фэанора, его врага, который не ведал и не помнил, где источник этих мыслей; но, может статься, [?перво] причина всех этих печалей существовала прежде самого Мэлько, и так должно было случиться, а тайна ревности эльфов и людей — загадка без ответа, из тех горестей, что лежат в туманных корнях мира.

Но как бы то ни было, неистовые слова Фэанора тотчас привлекли к нему множество приверженцев, ибо, казалось, пелена окутала сердца гномов — и сие случилось, может статься, не без ведома Илуватара. А Мэлько, услышь он это, радовался бы, глядя, как его злоба дает плоды сверх ожидания. Но теперь, однако, сей злодей блуждает по темным равнинам Эрумана, и на юге — дальше, чем кому-либо доводилось заходить, — отыскал он край глубочайшего мрака и счел его подходящим местом, чтобы на время припрятать там украденные сокровища.

Там ищет он и находит мрачную пещеру в холмах, сокрытую паутиной тьмы, где черный воздух тяжело и удушающе липнет к лицу и рукам входящего. Весьма глубоко уводили эти извилистые пути. Старинные книги гласят, что под землей они сообщались с морем: здесь позже пленены были на время Солнце и Луна^{[прим.10]}. Здесь обитал изначальный дух Мору, о которой даже валар не ведают, откуда или когда она явилась, и которую народы Земли нарекли множеством имен. Может статься, явилась она порождением туманов и тьмы на границах Тенистых Морей в кромешной мгле, что царила после того, как разлились Светильни, и до того, как воссияли Древа, но более вероятно, что она была всегда. И поныне она обитает в тех зловещих местах в обличье мерзкого паука, прядя из мрака цепкую паутину, что ловит в свои тенета звезды, луны и все блестящее, что странствует по воздуху. Поистине, из-за нее так мало струящегося сияния Двух Древ изливалось в мир, ибо жадно она поглощала свет, который питал ее, но производила она лишь ту тьму, что есть отрицание всякого света. Унгвэ Лианти, Великая Паучиха-Опутывательница — так звали ее эльдар, именуя ее также Вириломэ Мракоткущая, от чего до сих пор гномы говорят о ней как об Унголионт-Паучихе или Гвэрлум Черной.

Между Мэлько и Унгвэ Лианти завязалась дружба с самого начала — как только повстречала она Мэлько и его приятелей, бродивших по ее пещерам; но и сияния самоцветных сокровищ возжелала Мракоткущая сразу, как только узрела их.

Теперь Мэлько, ограбив нолдоли и принеся скорбь и смятение в царство валар из-за того, что убыло сокровищ, замыслил нечто более мрачное и серьезное, дабы упрочить свою власть; посему, видя вожделение в глазах Унгвэ, он предлагает ей все те драгоценности, за исключением только трех Сильмарилей, если она поможет ему свершить задуманное. С готовностью обещает она сие, и так чудеснейшие камни, прекраснее коих мир не видел, перешли во владение гнусной Вириломэ и, опутанные паутиной тьмы, были спрятаны глубоко в пещерах восточных склонов тех великих гор, что ограничивают Эруман с юга.