Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Баркер Клайв

Когда заключенные вышли из камер, чтобы поужинать, Клив поискал Девлина и попросил уделить ему время для короткого разговора, что и было сделано. После ужина Клив предстал перед надзирателем.

— Вы просили меня присматривать за Билли Тейтом, сэр.

— А что такое?

Клив мучительно обдумывал, что сказать Девлину, чтобы добиться немедленного перевода. На ум ничего не приходило. Он запнулся, надеясь на вдохновение, но слова, как назло, не подыскивались.

— Я… я… хотел подать прошение о переводе в другую камеру.

— Причина?

— Мальчишка

неуравновешен, — ответил Клив. — Боюсь, он принесет мне проблемы. Впадет в очередной припадок…

— Ты уложишь его на лопатки одной рукой. Он отощал, одни кости остались.

Если бы Клив разговаривал с Мэйфлауэром, он, возможно, обратился бы к тому напрямую. Но с Девлином подобная тактика была изначально обречена.

— Не знаю, почему ты жалуешься. Он же практически идеальный, — сказал Девлин, иронически передразнивая тон любящего отца. — Спокойный, вежливый. Не представляет опасности ни для тебя, ни для других.

— Вы не знаете его…

— Что ты пытаешься мне внушить?

— Посадите меня в карцер, сэр. Куда угодно, мне все равно. Только уберите меня от него. Пожалуйста.

Девлин не отвечал, но озадаченно смотрел на Клива. Наконец, он произнес:

— Ты боишься его.

— Да.

— В чем же дело? Ты сидел в одной камере с крутыми парнями, и ни волоска с твоей головы не упало.

— Он не такой, — отвечал Клив. Он мог повторять только одно: — Он сумасшедший. Говорю вам, он сумасшедший.

— Весь мир безумен, Смит, кроме тебя и меня. Разве ты не слышал? — рассмеялся Девлин. — Возвращайся в камеру и кончай ныть. Ты не согласился на «поезд призраков». А теперь?

Когда Клив вернулся в камеру, Билли писал письмо.

Он сидел на койке, углубившись в свое занятие, и выглядел чрезвычайно уязвимым. Девлин говорил правду: мальчик иссох до костей. Глядя на тростник его позвоночника, выпирающий сквозь футболку, трудно было поверить, что эта болезненная фигурка смогла пережить муки перевоплощения. А теперь — кто знает? Может быть, мучительные трансформации со временем разорвут его на части. Но не слишком скоро.

— Билли…

Мальчик не отводил глаз от письма.

— То, что я говорил о городе…

Билли перестал писать.

— Может быть, я все это вообразил. Просто приснилось…

Билли опять принялся за письмо.

— Я говорил это, потому что я тебя боялся. Вот и все. Я хочу, чтобы мы остались друзьями.

Билли поднял глаза.

— Это не в моих силах, — ответил он очень просто. — Теперь это ушло к деду. Он может проявить милосердие, а может и отказаться.

— Зачем ты сказал ему?

— Он знает, что во мне. Он и я… мы как одно целое. Вот откуда я знаю, что он не обманывает меня.

Скоро наступит ночь, свет в тюрьме выключат, придут тени.

— Значит, мне остается только ждать? — спросил Клив.

Билли кивнул.

— Я

позову его, тогда посмотрим.

Позовет, промелькнуло в голове Клива. Нуждается ли старик в призыве от мест своего упокоения? Значит, именно это и происходило, когда Билли стоял в середине камеры с закрытыми глазами, с лицом, обращенным к окну? Если так, можно ли помешать мальчику вызвать мертвеца?

Пока сумрак сгущался, Клив лежал на своей койке, обдумывая возможности. Что лучше: подождать и посмотреть, какой приговор вынесет Тейт, или попытаться перехватить контроль над ситуацией и предотвратить прибытие старика? Если выбрать второе, возврата назад не будет, не останется места оправданиям и мольбам, агрессия породит агрессию. Если не удастся помешать приходу Тейта, это конец.

Свет погасили. В камерах на всех пяти этажах блока Б люди утыкались лицом в подушки. Одни лежали без сна и планировали свою дальнейшую карьеру, когда незначительный перерыв в их профессиональной жизни закончится; другие ласкали невидимых любовниц. Клив прислушивался к звукам в камере, к шумному движению воды по трубам, к неглубокому дыханию на нижней койке. Иногда казалось, что он уже живет вторую жизнь на этой засаленной подушке, оставленный в темноте, без выхода.

Дыхание внизу вскоре стало неразличимым, не доносилось ни единого шороха Может, Билли ждал, пока Клив уснет, чтобы что-то предпринять. Если так, мальчик ждет попусту. Клив не сомкнет глаз и не даст зарезать себя во сне. Он не свинья, чтобы позволить безжалостно вздеть себя на нож.

Двигаясь с максимальной осторожностью, чтобы не возбудить подозрений, Клив расстегнул ремень и вытащил его из штанов. Он мог бы смастерить нечто более подходящее, разорвав наволочку и простыню, но боялся привлечь внимание Билли. Теперь он ждал с ремнем в руке, притворяясь, будто спит.

Сегодня ночью он был рад тому, что шум в блоке тревожит и не дает задремать, потому что прошло целых два часа, прежде чем Билли поднялся с койки. За эти два часа веки Клива несколько раз опускались и отказывались открываться, несмотря на весь страх перед тем, что может случиться, если он заснет. По этажам нынешней ночью плыла печаль. Смерть Лоуэлла и Нейлера сделала нервными даже самых огрубевших заключенных. Крики и переговоры неспящих наполняли ночные часы. Несмотря на усталость, сон не одолел Клива.

Когда Билли наконец встал с нижней койки, было далеко за полночь, и узники почти угомонились. Клив слышал дыхание мальчика: оно стало неровным, прерывистым. Он смотрел из-под прищуренные зек, как Билли пересекает камеру, направляясь к знакомому месту против окна. Несомненно, он собирался позвать старика.

Когда Билли закрыл глаза, Клив сел, отбросил одеяло и соскользнул с койки. Мальчик ответил не сразу. Прежде чем он вполне понял, что произошло, Клив пересек камеру и прижал его спиной к стене, зажав рот Билли ладонью.