Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Баркер Клайв

— Нет, не выйдет, — прошипел он. — Я не собираюсь последовать за Лоуэллом.

Билли боролся, но Клив был намного сильнее его физически.

— Он не появится сегодня ночью, — сказал Клив, уставившись в широко раскрытые глаза мальчика, — потому что ты не станешь звать его.

Билли стал сопротивляться еще яростнее, он крепко укусил противника за ладонь. Клив инстинктивно убрал руку, и мальчик в два прыжка оказался у окна. В горле его зазвучало странное пение, на лице выступили неожиданные и необъяснимые слезы. Клив оттащил его прочь.

— Прекрати шуметь! — рявкнул он.

Но мальчик продолжал свое.

Клив ударил его наотмашь, но крепко, по лицу.

— Заткнись! — приказал он.

Но мальчик отказался прервать пение, и мелодия

обрела другой ритм. Клив бил юношу снова и снова, но не мог заставить замолчать. В камере слышался шорох — менялась атмосфера, темнота сгущались. Тени двигались.

Паника овладела Кливом. Без предупреждения он сжал кулак и крепко саданул мальчика в живот. Когда Билли согнулся пополам, апперкот достал его челюсть. Голова отклонилась назад, затылок столкнулся с кирпичом. Ноги Билли подогнулись, и он рухнул Вес пера, подумал Клив, и это было так. Два хороших удара кулаком, и мальчишка отключился.

Клив оглядел камеру. Движение теней прекратилось, хотя они и дрожали, словно борзые, ожидающие команды. С колотящимся сердцем он отнес Билли на его койку и уложил. Ни признака возвращения сознания! Мальчик безвольно лежал на матрасе, пока Клив разрывал простыню, делал кляп и всовывал его в рот Билли, чтобы не позволить вымолвить ни звука. Затем он стал привязывать Билли к койке. Он использовал свой собственный ремень и ремень мальчика, дополнив их самодельными веревками из разорванных простыней. Работа заняла несколько минут.

Когда Клив связывал ноги Билли, тот зашевелился. Глаза его, полные изумления, открылись. Затем, осознав свое положение, он начал мотать головой из стороны в сторону — единственное движение, возможное в его положении. Так он выражал протест.

— Нет, Билли, — прошептал Клив и набросил одеяло поверх связанного тела, чтобы скрыть происходящее от надзирателя, который мог заглянуть в глазок до утра. — Сегодня ночью ты не позовешь его. Все, что я сказал тебе, правда. Он хочет уйти, и он использует тебя, чтобы сбежать. — Клив сжал руками лицо Билли, так что пальцы вдавились в щеки. — Он не друг тебе. Друг — я. И всегда был им.

Билли старался освободить голову от хватки Клива, но не мог.

— Не трать силы зря, — посоветовал Клив. — Ночь впереди долгая.

Он оставил мальчика на койке, пересек камеру, подошел к стенке, соскользнул по ней, уселся на корточки и стал, наблюдать. Он будет бодрствовать до восхода солнца, а потом, когда появится хоть какой-то свет, предпримет следующий ход. Но сейчас он удовлетворен — медь его тактика сработала.

Мальчик прекратил сопротивление, он ясно понял, что связан слишком умело и не сумеет освободиться. Затишье наступило в камере: Клив сидел на пятачке света, падавшего через окно, мальчик лежал во тьме на нижней койке, равномерно дыша носом. Клив взглянул на часы. 12.45. Когда наступит утро? Он не знал. Впереди не менее пяти часов. Он откинул голову и уставился на свет.

Свет завораживал его. Минуты текли медленно и равномерно, а свет не менялся. Иногда вдоль этажа проходил надзиратель, и Билли, заслышав звук шагов, вновь начинал двигаться. Но в камеру никто не заглядывал. Двое узников остались наедине со своими мыслями: Клив размышлял, наступит ли время, когда он сможет освободиться от тени за спиной; Билли обдумывал что-то свое — мысли, которые приходят к связанным монстрам А время шло, минуты глухой ночи проходили сквозь разум, подобно веренице послушных школьников, наступающих друг другу на пятки. Когда миновала шестидесятая минута, итог назывался часом и рассвет становился чуть ближе, не так ли? И на столько же ближе становилась смерть, и на столько же — конец света, тот роскошный Последний трубный глас, о котором трепетно говорил Епископ: когда он прозвучит, из-под газона поднимутся мертвецы, свежие, как; вчерашний хлеб, и пойдут встречать своего творца. Сидя у стены, прислушиваясь к дыханию Билли, наблюдая за светом на стекле и за стеклом, Клив точно знал: даже если он избежал ловушки, то лишь временно; эта долгая ночь, ее минуты, ее часы были предвкушением

другого долгого бодрствования. Клив почти отчаялся; он почувствовал, что душа его погружается в пропасть, откуда нет возврата. Это и есть реальный мир, убивался он. Без радости, без света, без предвидения; только ожидание в неведении, когда нет надежды даже на страх, ибо страх долетает издалека вместе со снами, чтобы исчезнуть с ними. Пропасть глубока и туманна Клив глядел из бездны на свет в окне, и мысли его соединились в один порочный круг. Он забыл о койке и о мальчике, лежащем на ней. Он не чувствовал, что его ноги онемели. Он мог бы забыть и о дыхании, если бы не запах мочи, раздражавший его ноздри.

Клив поглядел на Билли. Мальчик опорожнил мочевой пузырь, но это действие было знаком чего-то еще. Тело Билли под одеялом двигалось так, словно ему не мешали путы. Несколько мгновений ушло на то, чтобы Клив стряхнул с себя летаргию, еще несколько — чтобы понять происходящее. Билли изменялся.

Клив попытался встать, но его ноги затекли после слишком долгого сидения на корточках. Он чуть не упал поперек камеры и удержался, лишь вытянув руку и схватившись за стул. Глаза его приковались к мраку на нижней койке. Сложность и размах движений нарастали. Одеяло упало на пол Тело Билли было неузнаваемо: ужасная процедура, уже известная Кливу, теперь шла в обратном порядке. Вещество собиралось в клубящиеся облака возле тела и сгущалось в отвратительные формы. Конечности и органы не поддавались описанию, зубы в форме игл заняли свое место, громадная голова все еще разбухала. Клив умолял Билли остановиться, однако с каждым вдохом человеческого — того, к чему можно взывать, — оставалось все меньше. Сила, какой недоставало мальчику, была дарована чудовищу: оно уже разорвало почти все путы, а теперь на глазах Клива освободилось от последних и скатилось с койки.

Клив попятился в сторону двери, глазами ощупывая трансформированную фигуру Билли. Он вспомнил ужас, какой его мать испытывала перед уховертками, и различил черты названного насекомого в образовавшемся организме. Тварь выгибала блестящую спину, выставляя шевелящиеся внутренности и разлинованный живот. Никакой аналогии для описания этого существа не подобрать. Голова его изобиловала языками, которые чисто вылизывали глаза, отчасти выполняя функцию век, и бегали туда-сюда по зубам, непрерывно увлажняя их. Из сочащихся дыр вдоль боков исходило канализационное зловоние. Тем не менее даже теперь в нем был запечатлен некий остаток человеческого — намек, лишь увеличивающий омерзительность целого. Глядя на крючки и шипы чудовища, Клив припомнил нарастающий вопль Лоуэлла. Он ощутил пульсацию собственного горла, готового испустить такой же крик, если зверь повернется к нему.

Но у Билли были другие намерения. Он двинулся — конечности в боевом порядке — к окну, взобрался туда и прижал голову к стеклу, как пиявка. Мелодия, воспроизводимая им, не походила на прежнюю песню, но Клив не сомневался, что это тот же призыв. Он повернулся к двери и стал колотить в нее. Он надеялся, что Билли слишком поглощен своим делом и не повернется до того, как явится помощь.

— Быстрее! Бога ради! Быстрее! — Клив завопил громко, насколько мог, и тут же взглянул через плечо, чтобы увидеть, не идет ли к нему Билли. Нет, тот не приближался — он все еще висел, прилипнув к окну, хотя песня его почти стихла. Цель была достигнута. Тьма властвовала в камере.

В панике Клив повернулся к двери и возобновил старания. Теперь кто-то бежал по этажу, он слышал крики и проклятия из других камер.

— Ради бога, помогите! — кричал он.

Он ощущал озноб. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что происходит сзади. Тень росла, стена растворялась, чтобы город и его обитатель могли пройти насквозь. Тейт уже тут. Клив ощущал присутствие — явилось нечто огромное и темное Тейт-детоубийца, Тейт-трансформер, Тейт — тварь из тьмы. Клив стучал в дверь, пока руки его не начали кровоточить. Казалось, раздающиеся шаги отделены от него целыми континентами. Куда они направляются? Куда?