Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Баркер Клайв

Она была приятно удивлена. Грудь была полной и смуглой, кожа красиво блестела, волосы на лобке вились гуще, чем обычно. Шрам от операции все еще побаливал, но его безжизненная бледность тешила женское честолюбие Элейн — как будто теперь изо дня в день знак ее пола будет расти от заднего прохода до пупка (а может, и дальше), раскрывая ее, делая ее ужасающей.

Это было невероятно, но именно сейчас, когда хирурги выпотрошили ее, она чувствовала себя как никогда крепкой и сильной. Не менее получаса она стояла перед зеркалом, наслаждаясь своим видом, а ее мысли витали где-то далеко. Наконец она вернулась к умывальнику, потом пошла в комнату, по-прежнему

совершенно голая. Она не хотела скрывать свою наготу, скорее наоборот. Она с трудом удержалась, чтобы не выйти так на улицу: пусть знают, с кем имеют дело.

Занятая подобными мыслями, она подошла к окну. Снег усилился. Сквозь метель она заметила какое-то движение между соседними домами. Там кто-то был, он смотрел на нее, но Элейн не могла понять, кто. Она следила за наблюдающим в надежде, что он все-таки обнаружит себя, но он не показался.

Так она простояла несколько минут, пока не догадалась, что ее нагота отпугнула его. Разочаровавшись, Элейн вернулась в спальню и оделась. Теперь ей снова захотелось есть; она ощутила знакомое чувство неистового голода В холодильнике было почти пусто. Надо выйти и купить продуктов.

В супермаркете толпился народ, как обычно в субботу, но толкотня не испортила настроения Элейн. Сегодня ей даже нравилось смотреть на это: на тележки и корзины, набитые продуктами; на детей, чьи глаза жадно загорались при виде сладостей и наполнялись слезами, если они не получали желаемое; на домохозяек, внимательно изучающих достоинства бараньей вырезки, и их мужей, не менее внимательно наблюдающих за молоденькими продавщицами.

Она купила продуктов на два дня вдвое больше, чем обычно покупала на неделю; от вида деликатесов и мясных прилавков ее аппетит приобрел разрушительную силу. К тому времени, когда она добралась до дому, ее немного трясло от предвкушения еды. Положив сумки на лестницу и нашаривая ключи, она вдруг услышала, как позади нее хлопнула дверца машины.

— Элейн?

Это была Гермиона От вина, выпитого прошлым вечером, ее лицо покрылось пятнами, и выглядела она помятой.

— С тобой все в порядке? — спросила Элейн.

— Речь не обо мне Как ты? — Гермиона была взволнована.

— У меня все отлично. А почему бы нет?

Гермиона смотрела испуганно.

— Соня в тяжелом состоянии, какое-то пищевое отравление. И Рубен тоже. Я пришла, чтобы убедиться, в порядке ли ты.

— Да, со мной все хорошо.

— Не понимаю, как это могло произойти.

— А Нелвин и Дик?

— Я не могла им дозвониться. Но Рубен очень плох. Его увезли в больницу на обследование.

— Может, зайдешь на чашку кофе?

— Нет, спасибо. Мне нужно вернуться к Соне. Просто я боялась, что ты совсем одна и с тобой тоже что-нибудь случится.

Элейн улыбнулась.

— Ты настоящий ангел, — проговорила она и поцеловала Гермиону в щеку.

Гермиона остолбенела. Она отступила, глядя на Элейн с недоумением.

— Мне… Мне нужно идти, — сказала она, и ее лицо окаменело.

— Я позвоню тебе позже и узнаю, как у них дела.

— Хорошо.

Гермиона повернулась и пошла через тротуар к своей машине. Она пыталась скрыть свой жест, но Элейн все же заметила; Гермиона поднесла руку к щеке и с силой потерла ее, словно пыталась избавиться от поцелуя.

Время мух уже прошло, но те, что пережили недавние заморозки, жужжали на кухне, в то время как Элейн доставала хлеб, ветчину и чесночную колбасу из своих запасов. Она чувствовала ужасный голод.

Через пять минут она проглотила все мясо и выгрызла изрядную брешь в буханке, а голод был едва утолен. Приступая к десерту — фиги и сыр, — она вспомнила о несчастном омлете, недоеденном в тот день, когда она ходила на прием в клинику. Эта мысль потянула за собой другие: дым, сквер, Кэвенаг, последнее посещение церкви. При мысли о церкви ее охватило жгучее желание еще раз взглянуть на то место, пока оно не исчезло навсегда. Может быть, уже поздно. Тела, наверное, уже упакованы и перенесены, склеп освобожден и вычищен, его стены сломаны. Но она должна увидеть это своими глазами.

Столь обильная еда свалила бы Элейн с ног несколько дней назад; но теперь, направляясь к церкви Всех Святых, она чувствовала себя необычайно легко, будто в опьянении. И это не слезливо-сентиментальное опьянение, как с Митчем, а эйфория, от которой Элейн ощущала себя неуязвимой, словно нашла наконец в себе нечто яркое и несокрушимое, и ничто уже не в силах причинить ей вред.

Она ожидала увидеть церковь Всех Святых в руинах, но ошиблась. Здание еще стояло, стены были нетронуты, голые балки упирались в небо. Возможно, подумала она, его нельзя разрушить; может быть, Элейн и эта церковь — бессмертная двойня. Ее подозрения укрепились, когда она увидела, что церковь привлекла новую толпу — на сей раз служителей культа. Полицейскую охрану утроили с тех пор, как Элейн была здесь в последний раз. Брезентовая завеса перед входом в склеп теперь представляла собой обширный тент, поддерживаемый строительными лесами и полностью скрывающий все крыло здания. На алтарных служителях, стоявших совсем рядом с тентом, надеты маски и перчатки, на священниках, допущенных в святая святых, — глухие защитные костюмы.

Элейн из-за заграждения видела крестные знамения и земные поклоны среди паствы. Людей в защитных костюмах, когда они появлялись из-за тента, обмывали водой, и тонкий запах дезинфекции наполнял воздух ароматом вроде горького ладана.

Кто-то из зевак расспрашивал полицейского:

— Зачем эти костюмы?

— На случай заразы, — последовал ответ.

— После стольких лет?

— Неизвестно, что там может быть.

— Но ведь болезни не сохраняются так долго.

— Это чумная яма, — сказал полицейский, — Они просто принимают меры предосторожности.

Элейн слушала их разговор, и ее подмывало вмешаться. Она могла бы прояснить все в нескольких словах. В конце концов, она сама — живое доказательство того, что чума, унесшая столько людей в могилу, более не опасна. Элейн дышала могильным смрадом, прикасалась к заплесневелым трупам, и сейчас она здоровее, чем раньше. Но ведь ее не поблагодарят за откровения, не так ли? Эти люди слишком поглощены своими ритуалами и даже, может быть, возбуждены от прикосновения к ужасам; их оживление разжигается от того, что смерть еще здесь. Элейн не станет портить им удовольствие рассказами о своем исключительном здоровье.

Она повернулась спиной к священникам с их ритуалами и ладаном и пошла прочь от сквера Когда она отвлеклась от своих мыслей, то заметила знакомую фигуру, наблюдавшую за ней на углу соседней улицы. Встретившись с ней взглядом, человек скрылся, но Элейн его узнала: без сомнений, это Кэвенаг. Она окликнула его и двинулась к нему, но он, опустив голову, быстро удалялся. Она снова его окликнула. Тогда Кэвенаг обернулся с фальшивой улыбкой и зашагал обратно, приветствуя ее.

— Вы слышали, что они там нашли? — спросила Элейн.