Книги крови V—VI: Дети Вавилона
Шрифт:
Однако все старания спрятать склеп и предохранить его от безбожников крестом не помогли Печать с тайны сорвана: известь соскоблена, камни выворочены. В середине дверного проема зияла брешь — достаточно большая, чтобы проникнуть внутрь. Без колебаний Элейн спустилась по земляному склону и протиснулась в дыру.
Она ожидала, что внутри будет тепло, и прихватила с собой зажигалку, которую три года назад подарил ей Митч. Элейн принялась изучать обстановку, выхватываемую из тьмы неровным колеблющимся светом. Собственно, это был еще не склеп, а своего рода вестибюль: в ярде впереди виднелась другая стена и другая дверь. Эту дверь не замуровали камнями, но на ней чья-то рука тоже нацарапала крест. Элейн подошла
Уже распутав узел, она услышала голоса. Полицейские, черт бы их побрал, покинули домик и, несмотря на ужасную погоду, начали обход. Она оставила веревку и вжалась в стену вестибюля. Полицейские приближались: они обсуждали своих детей и повышение цен на рождественские развлечения. Теперь голоса раздавались в нескольких ярдах от входа в склеп (или Элейн так казалось), под брезентовым навесом. Впрочем, они не собирались спускаться вниз и закончили осмотр на обрыве перед спуском. Голоса стихли.
Довольная тем, что осталась незамеченной, Элейн вновь чиркнула зажигалкой и вернулась к двери. Она была большой и невероятно тяжелой, первая попытка сдвинуть ее с места потерпела неудачу. Элейн налегла еще раз, и дверь, скрипя по гравию, сдвинулась. Наконец она открылась настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь. Пламя зажигалки колыхнулось, будто что-то дохнуло на него изнутри; на мгновение цвет его стал не желтым, а электрически голубым. Впрочем, Элейн не стала из-за этого задерживаться и поскорее протиснулась в обещанную страну чудес.
Теперь пламя горело ярче и приобрело синевато-багровый цвет. На мгновение его блеск ослепил Элейн. Она зажмурилась, а затем осмотрелась.
Итак, это и есть Смерть. Здесь не было ни искусства, ни блеска, о которых говорил Кэвенаг, ни окутанных саваном безмолвия изваяний на холодных мраморных плитах, ни пышных гробниц, ни афоризмов о бренности человеческой природы; не было имен и дат. Многие покойники даже не имели гробов.
Повсюду виднелись кучи мертвецов: целые семьи втиснуты в ниши, рассчитанные на одного, остальные десятками валялись там, где их торопливо бросили равнодушные руки. Общая картина — хотя и абсолютно неподвижная — была пронизана паникой. Она проступала на лицах лежавших на полу мертвецов: рты широко раскрыты в беззвучном крике, углубления высохших глазниц зияют ужасом. Похоже, захоронения в дальнем углу превратились сначала в свалку грубо сколоченных гробов с одним крестом на крышке, а затем — в нагромождение трупов; ритуалы и сам обряд погребения — все было забыто в нарастающей истерии.
Несомненно, случилось какое-то несчастье. Внезапный наплыв мертвецов — мужчины, женщины, дети (прямо под ногами Элейн лежал труп ребенка, не прожившего и одного дня) умирали в таких количествах, что не оставалось времени даже закрыть им глаза, перед тем как они найдут последнее пристанище в этом подземелье. Возможно, гробовщики тоже умерли и покоятся здесь среди своих клиентов, а также изготовители саванов и священники. Все произошло за один апокалиптический месяц (или неделю), уцелевшие родственники были слишком потрясены или напуганы, чтобы соблюдать церемонии, и стремились лишь поскорее убрать покойников с глаз долой, чтобы никогда больше не видеть их мертвой плоти.
Этой плоти здесь хватало с избытком. Склеп, замурованный и недоступный для разрушительного воздуха, сохранил своих обитателей в неприкосновенности. Теперь же, когда замкнутость тайной обители сокрушена, разложение и распад снова принялись пожирать ткани. Повсюду Элейн наблюдала их работу: язвы и нагноения, вздутия и волдыри. Она увеличила пламя зажигалки, чтобы лучше
Элейн застыла в изумлении, хотя ее любопытство посягало на уединение мертвецов. Здесь было на что посмотреть. Элейн не сможет остаться прежней, увидев эти сцены. Одно из тел, наполовину закрытое другим, особенно привлекло ее внимание: женщина с длинными каштановыми волосами, так густо спадавшими с головы, что Элейн невольно позавидовала. Она подошла ближе, чтобы получше разглядеть, затем, поборов отвращение, крепко взялась за труп, лежащий на женщине, и оттащила его. Труп был сальным на ощупь, он испачкал пальцы Элейн, но это ее не смутило. Мертвая женщина широко раскинула ноги, причем постоянный груз второго мертвеца придавил ее, и тело застыло в неестественной позе. Кровь из раны, от которой она умерла, попала ей на бедра и приклеила юбку к животу и паху. Элейн хотела знать, скончалась ли женщина от преждевременных родов или ее свела в могилу какая-то болезнь. Элейн пристально вглядывалась, наклонялась все ниже, пытаясь уловить прощальный взгляд на полусгнившем лице женщины. Лежишь в таком месте, думала она, а твоя кровь все еще тебя позорит. Когда она увидит Кэвенага в следующий раз, то обязательно скажет ему, насколько он ошибается в своих сентиментальных сказках о тишине и спокойствии того света.
Она насмотрелась достаточно, более чем достаточно. Вытирая руки о пальто, она направилась к двери, закрыла ее и замотала веревку так, как было раньше. Затем взобралась по склону и вышла на чистый воздух. Полицейских не было видно, и она проскользнула обратно незамеченной.
Ее уже ничто не могло тронуть, коль скоро она сумела подавить естественное отвращение и приступ жалости при виде детей и женщины с каштановыми волосами; даже эти чувства — жалость и отвращение — подвластны ей. Глядя на бегущую за машиной собаку, она испытывала больше эмоций, чем в церкви Всех Святых, несмотря на ужасы склепа Ложась в тот день спать, Элейн не чувствовала ни трепета, ни тошноты, но ощущала себя сильной. Что вообще теперь может ее испугать, если она так спокойно вынесла видение смерти? Она спала крепко и проснулась освеженной.
Утром она вышла на работу и, извинившись за свое вчерашнее поведение, уверила Чаймза, что чувствует себя как никогда хорошо. Чтобы окончательно реабилитироваться, она старалась быть как можно более общительной, раздавая улыбки направо и налево. Сначала это вызывало некоторое сопротивление; Элейн догадывалась, что сослуживцы боятся принимать первый проблеск солнца за настоящее лето. Но ее поведение не изменилось ни в этот день, ни назавтра, и они начали понемногу оттаивать. К четвергу все забыли о слезах, пролитых Элейн на неделе, и говорили о том, как; хорошо она выглядит. И это было правдой — зеркало подтверждало. Ее глаза сияли, кожа блестела. Вся она была олицетворением жизненной силы.
В четверг после обеда, когда она сидела за рабочим столом и разбирала бумаги, прибежала одна из секретарш и принялась, заикаясь, что-то рассказывать. Сослуживцы пришли ей на помощь и сквозь всхлипывания разобрали, что речь идет о Бернис — женщине, с которой Элейн порой обменивалась улыбками на лестнице, не более того. Похоже, с ней что-то случилось: секретарша говорила про кровь на полу. Элейн встала и присоединилась к тем, кто отправился посмотреть, в чем дело. Управляющий уже стоял возле женской уборной, тщетно пытаясь унять любопытство сотрудниц. Кто-то из них — кажется, еще один свидетель — излагал свою версию случившегося: