Княгиня Менжинская
Шрифт:
– Тятенька! – взмолилась панна Юлия. – Не надо! Пан Федор не виноват!
– Нет, это он поссорил меня с Фери! – скорее обращаясь к толпе, чем к дочери, отозвался упрямец. – Сначала тайком прокрался в усадьбу. А когда я схватил его, он настроил против меня дочь и сына!.. Он исподволь подкатывается к нашему семейству, желая сжить его со свету!
– Тятя! Это неправда!
– Оборотень!
– Тятенька! – Громкий голос панны Юлии вдруг сорвался. Несчастная бросилась на грудь обезумевшему, зажала ему рот. – Родной мой, хороший, успокойтесь, умоляю! Мое и ваше горе беспредельно. Но что же делать! В том, что погиб Фери, виноваты
Ее слова наконец дошли до сознания старика. В глубине души тот должен был признать, что не столько Федор повинен в смерти его сына, сколько он сам. Фердинанд не погиб бы, если бы не та злополучная ссора. Голова старика опять затряслась. Бедняга глухо зарыдал. Из глаз его полились слезы.
– Горе мне… Горе… – судорожно сглатывая слюну, с трудом выговорил он и опустил голову на плечо дочери. Панна Юлия сделала знак Федору, чтобы он ушел.
Молодой Коллупайло понял и сейчас же направился в сторону леса, где стоял его конь. Уходя, он слышал глухое стенание пана Толочки и плач тех деревенских, которые искренно жалели юного Фердинанда.
Глава IX. Величие чувства
Стоит ли разъяснять причину столь сильного притяжения нашего героя к двору пана Толочки?.. Ну конечно, молодой человек полюбил. Месяца три назад любопытство привело его в Гнезненский костел. Там, впервые увидев панну Юлию, он сразу понял, что она и есть та единственная, которую он будет любить всю жизнь. Он вышел на улицу и стал ждать окончания службы. Наконец, когда под руку с отцом панночка направилась к тарантасу, бедняге показалось, будто он вознесся над землей. Федор подумал, что с такой красавицей возможно говорить только на языке поэзии. Он с восхищением взирал на нее и шептал: «Быстра, легка, светла, как месяц серебристый…»
Нельзя сказать, что панна Юлия отличалась какой-то броской красотой. Она была бледна, хрупкого сложения. Не выказывала и каких-то замечательных способностей. Если ее брат все-таки обладал задатками неординарной личности, то панночка, напротив, была существом вялым и даже посредственным. Но странно, за этой посредственностью скрывалось необъяснимое очарование. Панна Юлия была скромна. Федор каким-то чутьем угадал это и тут же признал эту особенность за достоинство. Полюбив, бедняга почувствовал себя счастливейшим из людей. Чувство его быстро вызрело, сделалось как колос перед жатвой. С той поры в его руках стало часто появляться Священное писание, в котором он перечитывал одно особенно впечатлившее его место: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, – и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя». Когда любимую начинают отождествлять с Богом – это уже серьезно. Для молодого герутевского хозяина панна Юлия стала самым желанным существом в свете. Немудрено поэтому, что он начал появляться в усадьбе, где она жила. Проникал туда тайком, ибо прекрасно понимал: пан Юзеф ни за что не принял бы его. Да и как объяснил бы он свое неожиданное желание бывать у Толочек?
Прошло две недели со дня похорон юного Фердинанда. Все это время Федор не находил себе места. Он мучился желанием увидеть панночку и опять, как в тот день, когда спасал ее, поговорить. Наконец бедняга не выдержал. Оставив хозяйские заботы, казавшиеся ему все последние дни скучными, вскочил на коня и помчался в Вердомичи.
У
Федор не надеялся на милость. А потому ужасно обрадовался, когда его пропустили. Двигаясь в окружении слуг по дорожке, он пытался придумать слова, которые могли бы умерить гнев хозяина. Одновременно жаждал повидать предмет своих мечтаний.
Его задумчивость прервали крики. Сначала гость услышал их из глубины панского дома. Но уже скоро они вырвались на улицу. На крыльцо, рассыпая брань, выбежал с багровым лицом пан Юзеф. Дверь за ним с громким стуком захлопнулась, но через мгновение вновь открылась – и из дома выбежали двое слуг. За ними на крыльце появилась встревоженная панна Юлия.
– Тятенька, тятенька! – услышал Федор ее голос.
Вся четверка спешно спустилась с крыльца, направилась навстречу Федору.
Когда пан Толочко вышел на мост, молодой Коллупайло разглядел в его руке саблю. Та сверкала, как маленькая молния. Старик потрясал ею и, задыхаясь, грозно кричал:
– Зарублю! Или я не Толочко! Этот мерзавец и на том свете не даст мне покоя! Зарублю!..
Слуги, спешившие за ним, пребывали в явной растерянности, вероятно, не исключая, что с отчаяния пан действительно может рубануть.
Когда Федор понял, что ему угрожает, то остановился, принудив тем самым задержаться своих конвоиров. В его сознании, как удары колокола, зазвучали вопросы: «Что делать? Бежать, спасаться?..» У него было достаточно смекалки и сил, но какая-то безысходность и отчаяние буквально пригвоздили его к земле. «Не сойду с места, – твердо решил молодой. – Лучше быть раненным или даже убитым, чем вечно слыть прокаженным! Надоело быть нежеланным и слышать одни издевательства!» Он распрямил плечи, устремил уверенный взгляд на разъяренного пана.
Пан Юзеф подбежал к Федору и замахнулся. Однако рука с саблей зависла в воздухе, словно ее задержал кто-то невидимый и всесильный. Выражение изумления появилось на лице спесивца: его искренно удивило то, что гость не отступил. И потому, вместо того чтобы рубануть, он разразился потоком брани:
– Смелый! Вишь ты его! Герой!.. Чего пришел? Чего тебе надо? Если ты по мою душу, так на, бери! Только не мучай меня! Довольно ты надо мной поиздевался! Все, баста! Не желаю тебя видеть!
Он продолжал в том же духе. А Федор стоял и вглядывался ему в глаза. Возможно, не будь рядом панны Юлии, он повел бы себя иначе – отступил, затеял бы спор. Панночка внушала ему странное терпение, мужество. Прибывший знал, ради чего страдает. И ему хотелось доказать величие своего чувства. Между тем его спокойствие распаляло старика.
– Если ты такой смелый, – кричал тот, – то чего ж ты не пойдешь и не убьешь мазуровского волка! Или ты и есть тот самый волк? И тогда, у болота, перед дочерью появлялся в двух обличиях? А?.. Зна-аю я вас, Коллупайлов! Вы всегда норовили хитростью да обманом! За то вас и не любили мои предки!
Старик продолжал, но Федор уже не слушал. Его вдруг вдохновила какая-то мысль. Минуту он размышлял, затем неожиданно повернулся и решительно направился обратно к воротам. Выражение лица и энергичная поступь не скрыли при этом его радости… Пан Юзеф не мог не заметить этого. Шокированный, старик даже не предпринял попытки остановить своего врага.