"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– Ты уверен?
– Я еще как уверен! По-твоему, я слепой? Или тупой?
– Ты не знаешь конунга в лицо. Где ты его видел?
– Я знаю в лицо его стяг. И с ним был Бьольв. Мне не веришь – спроси Мунди. Нам из тех кустов у реки дорогу было видно отлично.
Что из кустов на берегу Глубочицы дорогу видно хорошо, Лис знал: сам выбирал это место.
– Это был конунг, мы тоже его видели, – подтвердил еще один варяг, Финни. – Он утром ехал к святилищу и где его мать живет, а ближе к вечеру – обратно, тогда его видели Свейн и Мунди. Не такие уж мы глупые, чтобы конунга не узнать. Да и со стягом в этом городе он один
– Как стрела в глаз! И по дороге все ему кланялись.
С того дня как Болва показал Лису нужное место у моста, тот каждый день посылала по два человека из своих посидеть в кустах на берегу Глубочицы: двое с утра, двое с середины дня. Даже если варяги и дремали по очереди в этих кустах, ни все-таки слишком опытные люди, чтобы не подметить нужного. И если четверо уверены, что вместе со знакомым им Бьольвом видели именно князя Святослава, от это он и был.
Расклад сошелся и Лису совсем не понравился. Он еще раз перебрал в уме, что ему известно. Мистину Свенельдича и князя Святослава совсем недавно разделила кровная вражда. Человек от Мистины нанял их «напугать» неизвестно кого, заплатил хорошие деньги. И указал место засады: именно там, где ездит князь с малой дружиной. Знаком к выстрелам должен стать некий человек, вошедший в клеть. Зачем там этот человек? Может, он заодно подаст знак тем, кто будет укрываться внутри, что пора заканчивать со стрелками на крыше? Выстрелив перед этим по князю, только уже метко? Мистина не такой человек, чтобы пугать своих кровных врагов. Особенно таких могущественных – это же все равно что шуровать жердью в берлоге спящего медведя. В итоге будет убитый князь и два-три трупа невесть чьих наемников… Оставшихся, конечно, тоже допросят, но допрашивать будет Мистина и получит от них именно те сведения, которые ему нужны. Иначе они из его рук не выйдут живыми, а соперников в этом городе у него уже не найдется…
На другой день была пятница, день большого торга на Подоле. Мистина никуда не собирался и Бранда легко отпустил прогуляться. Но свидание не заладилось: Речица прибежала в клеть с опозданием, затараторила: хозяйка что-то там придумала, разгневалась, завалила всех работой, стиркой, еще чем-то, она-де едва вырвалась предупредить.
– Приходи завтра, до полудня, я уж верно выберусь! – молила она, страдальчески вытаращив свои большие карие глаза. – Непременно приходи, завтра-то уж я…
Не дождавшись ответа от озадаченного Бранда, она вдруг кинулась ему на грудь, пылко поцеловала и бросилась вон из клети.
Когда он вышел, ее уже не было видно. Несколько разочарованный – ее игривые речи, зазывные взоры и словно бы невзначай касания руки обещали ему легкий успех, – Бранд неспешно тронулся назад к Свенельдову двору. Дорога в этот день была оживлена: и пеший народ, и всадники, и телеги, то скотину гонят, то мешки волокут. Промчались трое угров в ушастых шапках, гоня десяток неоседланных лошадей, весело покрикивали по-своему. Один помахал Бранду на скаку – это Эркень, «младший брат младшего зятя», как о нем говорили на Свенельдовом дворе. Заглядевшись на ловкую посадку мадьяр, Бранд не заметил, как возле него оказался еще один человек, и вдруг услышал:
– Эй, дренг! Давай-ка отойдем.
Обернувшись, увидел того, кто с ним заговорил, и тут же вспомнил: был два раза у господина, варяг, зовут Лис. Нет, не варяг – рус из старой Свенельдовой дружины. В те
Кивнув, Бранд отошел с дороги, готовый слушать. Мало ли что давний знакомый попросит передать господину? Входить в его дела бережатым не полагалось, и Бранда, не отличавшегося природным любопытством, это устраивало.
И кое-что передать у давнего знакомого и правда нашлось.
Знаком показав, что ничего опасного, Лис расстегнул кафтан, вынул тяжелый, знакомо звенящий мешочек и протянул Бранду. Тот принял в ладонь – по весу, гривны четыре.
– Передай своему господину. И скажи: дела не будет. Мы не такие дураки, как выглядим. И все, я ничего не знаю, не слышал, не получал, не помню. Ради памяти Свенельда он в этом может на меня положиться. Но и я зарабатывал цесарево золото себе на хорошую жизнь, а не на блестящие похороны с конями и девками. Это все.
Бранд лишь слегка поднял брови, а Лис кивнул и пошел прочь по дороге.
Вернувшись, Бранд постучал в старую Свенельдову избу, где Мистина сидел с младшим братом, и выложил мешок перед ними на стол.
– Это что?
– Это мне вручил на подольской дороге тот человек, Лис, что у тебя дважды был. Сказал, что дела не будет, он хочет красиво жить, а не быть красиво похороненным, но ты можешь полагаться на его молчание. Это то, что он сказал, а что все это значит, тебе виднее.
Братья Свенельдичи переглянулись с одинаковым недоумением в глазах.
– Давай с начала.
Бранд еще раз пересказал краткую встречу с Лисом, но понимания это не добавило.
– Ты давал ему серебра? – спросил Мистина у брата. – Что-нибудь покупал?
– Ничего я ему не давал. С чего бы? Он и не просил. Он же с цесаревым пожалованием домой приехал!
– Постой, Бранд, а он назвал имя господина? Может, он тебя за другого принял?
– Имени не называл. Но я думаю, он меня узнал. Как и я его.
Мистина указал на мешок; Бранд развязал ремешок и высыпал серебро на стол. Но и в нем, когда его быстро перебрали, не нашлось никакого разъяснения загадочному происшествию: шеляги сарацинские, немного греческих милиарисиев, кольца из проволоки и разный мелкий серебряный лом. За этим занятием их застала заглянувшая в избу Величана:
– Свенельдич! К тебе племянник любимый ломится.
– Давай его сюда! Он же вчера встречался… – вспомнил Мистина. – Бранд, ступай пока. Еще что вспомнишь – скажи.
Бранд вышел, навстречу ему вошел Торлейв; при встрече глянул на дренга как-то дико, но ничего не сказал. Войдя, Торлейв едва начал здороваться, но тут взгляд его упал на груду серебра на столе.
– Они у вас!
– Что? – Оба брата подались к нему.
На лицах их была смесь надежды на новости и подозрение, что некое поветрие повредило всех вокруг в уме.
– Да эти куны! – Торлейв показал на серебро. – Бранд принес, да?
– Истовое слово. И ты знаешь, что это и откуда? – оживленно спросил Мистина и почти засмеялся: племянник превзошел его ожидания.
– Это ты знаешь! Ты что – все-таки берешь за Улеба серебром?
В глазах Торлейва сверкнула досада и даже гнев. Мистине, как ближайшему родичу убитого, принадлежало право решать, искать ли за него мести кровью или принимать виру серебром, но при его могуществе вира была позорным выходом, порочащим родовую честь. А к тому же он втравил в это дело и других, подверг Прияну опасности нового и более тяжкого раздора с мужем – и теперь намерен отступить?