"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Стало быть, нужно будет присмотреть к смолянской Остроглядовой внучке, дочери тамошнего князя Станибора.

Браня, держа целую охапку волошек, повернулась и подошла к ним.

– Подержи. – Она вручила свою добычу Торлейву. – Что вы на меня так смотрите?

Торлейв состоял с Браней в слишком близком родстве, чтобы ее красота могла волновать его как мужчину, но он не мог не думать: как повезет тому еще неведомому владыке, которому, после долгих переговоров, пышное посольство привезет в жены «сестру Святослава русского». Ошалеет от счастья тот князь или конунг, когда поднимет покрывало и увидит это лицо… Лишь бы сам оказался ее достоин.

– Меня посылают в Свинческ за Рагнорой, Прияниной

сестричадой. Как думаешь, справлюсь?

– Уж не знаю! – серьезно ответила Браня. – Если у нее нрав как у той их прабабки, Рагноры-старой, или у самой Прияны, то совладать с ней будет нелегко.

– Да уж я… – обнаружив вызов, Торлейв оживился.

– Так что это матушка мудро решила, – перебила Браня. – С тобой, Тови, всякая девица захочет от родичей уехать. Только вот за чем следи, – она погрозила ему пучком цветов, – чтобы она в тебя самого не влюбилась! Раздоров здесь и без вас довольно.

Торлейв выразительно возвел глаза к жаркому небу.

– Ну уж если она в него влюбится, – сказала Эльга, – а он в нее, то я с Мистиной как-нибудь договорюсь! Рагноре ведь здесь не княжить, зачем неволить! Всю жизнь потом томиться.

Эльга подумала о себе. Двадцать семь лет назад ее саму привез в Киев Мистина, чтобы выдать за Ингвара; если бы кто-нибудь предложил ей выбрать между ними без потери чести… все в ее жизни могло бы сложиться совсем по-другому. И не только ее.

* * *

Так Торлейв узнал, что конец лета проведет в дороге. И зиму тоже. Спешить пока не приходилось: самое умное было дождаться возвращения из Царьграда северных торговых людей и ехать вверх по Днепру вместе с ними. Но до Свинческа добраться можно будет незадолго до начала зимы, и для возвращения в Киев придется ждать санного пути. Если же, скажем, юная знатная дева не пожелает ехать зимой, долго и по холоду, то придется ожидать начала следующего лета и плыть в Киев вместе с теми торговыми людьми, что отправятся в Царьград по высокой воде после ледохода. Выходило, что Торлейв мог провести в этой поездке без малого год. Он надеялся, что так далеко дело не зайдет, но внутренне ежился. Он и раньше бывал в дальних краях – в Царьграде, в Тевтонском королевстве. Но в те времена ничего особенного не держало его в Киеве, сердце не щемило при мысли о расставании… с женщиной, о которой ему вовсе не следовало думать.

Но как раз потому, что при мысли о разлуке с Прияной нападала тоска, уехать от нее подальше было наилучшим решением. Уж не это ли Эльга имела в виду, когда выбрала его для поручения? Она ничего не говорила, но вполне могла заметить, как у этих двоих складываются дела. Стоило убраться подальше, пока того же самого не разглядел кто-нибудь еще.

Что же дальше? Торлейв не мог не думать о Прияне, но даже не знал, о чем мечтать. Обольстить ее? Постараться забыть? Поскорее найти подходящую невесту и жениться? Уж это точно придется сделать – нельзя же вечно ходить бобылем ради любви к чужой жене! Да еще и княгине – у такого мужа ее не похитишь, не отнимешь. И даже пожелай вдруг муж мирно отдать ее другому, как это вышло с матерью самого Торлейва, – князь просто не может себе такого позволить. Молодая княгиня – воплощенная Жива, богиня земли Полянской, ее честь и благо – это благо всего народа.

Но уйти от Прияны Торлейву было так тяжело, что тлела надежда: может, она его не отпустит? Речь шла о ее племяннице, она имела право решать, кто за ней поедет. Пусть, скажет, Острогляд едет, почтенному человеку больше к лицу заботиться о юной деве. Заодно с дочерью и внуками повидается.

Однако Прияна не хуже Торлейва понимала, что их взаимное влечение доведет до беды, а если и нет – еще долго будет тлеть и мучить их обоих, как ноющая боль.

Жатва завершалась, вокруг Киева

дожинали последние полоски. Завтра будут Дожинки, и большухи совещались, собравшись к Эльге в поварню, чья полоска окажется «самой последней», из чьей ржи будет свит дожиночный венок и заплетена «Велесова борода». Эльга сидела с ними, и в избе Торлейва встретила только Браня.

– Прияна там, – сказала она, многозначительно округлив глаза и кивая куда-то вбок. – Поди поговори с ней.

– Не пойду. – Торлейв помотал головой. – Старухи увидят, шуму не оберешься.

– Я тебя отведу.

– Не надо.

– Да пойдем же! – строго прикрикнула Браня. – Там поймешь зачем.

От Эльгиного двора до святилища было совсем близко, от одних ворот хорошо видно другие. Святилище здесь находилось с самых давних времен, еще до Кия, и занимало край Святой горы над самым обрывом. Со стороны обрыва ограды не было – ни к чему, головокружительно высокий крутой склон выходил к Днепру, доступный разве что птицам. На склоне росли старые деревья, достигшие полной величины, но не доставшие до вершины горы. Здесь не требовалась зримая преграда, чтобы отделить мир живых от высшего мира – сама высота склона и вид с горы делали эту сторону воротами прямо в Занебесье.

Со стороны поля святилище ограждал тын, на кольях висели очищенные черепа принесенных в жертву быков и коней. Боги смотрели из их пустых глазниц, и каждый невольно ежился, сосредоточивался под этими многочисленными взглядами. Два воротных столба были вырезаны в виде грубых человеческих фигур – одна с бородой, другая без. На велики-дни их одевали в особые сорочки, покрывали одну шапкой, другую платком: это были Дед и Баба, предки каждого ныне живущего, и племени полянского, и рода человеческого. Браня, ведя Торлейва за руку, смело прошла первой, поклонившись на ходу. Торлейв, взрослый мужчина, бывавший и в сражениях, покорно шел за двоюродной сестрой. Она родилась в княжеской семье и поэтому от рождения стояла ближе к богам, чем другие. И Эльга была такой, и Прияна. Их с детства обучали правильному общению с богами и дедами, от их умений зависело счастье-доля не только семьи, но и всей земли родной. Браня шла уверенно, и Торлейва наполняло чувство, будто она лучше знает его путь, чем он сам.

Земля за воротами казалась другой, будто и впрямь принадлежала иному миру. Посреди каменной вымостки высился широкий камень-жертвенник. Всего только прошлым летом на нем однажды нашли жестоко зарезанного человека – грека-священника, отца Ставракия. Торлейв сам не видел тела на жертвеннике, но так много слышал об этом от видевших, что зрелище это стояло перед глазами как наяву. Прошло слишком мало времени, чтобы забыть и больше об этом не думать, тем более что именно Торлейв ближе всех сошелся в то время с убийцами, не зная, как далеко заходят их замыслы.

Сейчас большой камень почти скрылся под грудой ржаных колосьев. В середине лежал зажинок – венок с «божьего поля», доставленный сюда на голове Прияны, сплетенный из колосьев пополам с синими волошками, увитый красными лентами. Вокруг него теснились веночки поменьше, просто перевязанные красной нитью или тесьмой первые горсти сжатых колосьев с каждой из многочисленных нив вокруг Киева. Веселело на сердце от этого зрелища, обещавшего изобилие хлеба зимой. Усыпанный венками и пучками колосьев жертвенник казался волшебной горой счастья-доли, посланной богами на это священное место, откуда будет расходиться по всей земле Русской. Чуть позже все эти колосья соберут и пустят на выпечку большого каравая, что сосредоточит в себе счастье-долю земли Полянской, а потом раздадут его по кусочку всем родам – так общее счастье-доля обновляется, пройдя через руки князя. Потому так важно, чтобы князь не утратил своего «счастья» и был способен к этому священному делу.