Князь мира

Клычков Сергей Антонович

Рысачиха подбежала к зеркалу и наспех поправила пышную прическу, пряча за ухо выбившуюся прядку волос, в которой сильно серебрились не замеченные раньше сединки, одернула кружева на рукавах, оглядела себя, повернувшись к зеркалу боком и перекинувшись назад головой, и, не взглянувши на старосту, приказала:

–  Мироныч, прими! Ах, какой верный, какой верный и обходительный человек! Сами не поедете, на руках, говорит, на своих руках понесу! Проси, тебе говорят!

Никита Мироныч лежал на полу возле порога и, подложивши шапку под голову, не шевелился.

–  Тебе говорят или нет!
– чекнула Рысачиха

старосту ножкой.

–  Истукан нашел, матушка барыня… нашел истукан, простите меня, дурака!
– Никита Мироныч встал неторопливо и вышел.

НИЩАЯ БРАТИЯ

Барин Бодяга был из той редкой породы веселых и в глубине души даже добрых людей, которые, как бы родясь ради шутки на свет, потом уж при всех обстоятельствах жизни никогда этой веселости не теряют.

А кажется, и причин-то для такого веселого и легкого характера было немного: житьишко скушное, вдовое, была жена, да и та с цыганом убежала, именьишко - в хорошей игре на одну карту поставить, одно слово, что барин, а бывает по-всякому: и пироги кушать без начинки, и сапоги носить без починки!

Мужики, которых у Бодяги было душ пятнадцать или того даже меньше, барина очень любили, любили как раз, может, за то, что, несмотря на Бодягину веселую плутоватость, они все же его обходили, обкрадывая чуть ли не на каждом шагу.

–  Шут с тобой, - скажет барин, когда кого-нибудь застанет с мешком у амбара или с топором в лесу на порубке, - подавись моим добром, все равно я жалованье получаю сразу у четырех королей!

Зато ни одни крестины, ни одна свадьба у мужиков без барина не обходилась. Бодяга напивался на таких торжествах с мужиками вповалку, и часто, если свадьба случалась после удачной игры, барин столько раздавал девкам на песни, сколько никогда бы не получил с своих мужиков по оброку.

Наутро проснется, опохмелится, колоду в карман и недели на две словно провалится в землю, а там, глядишь, катит домой на тройке с звонками: другому давно бы где-нибудь канделябром голову проломили, а у Бодяги всегда сходило так точно… разве когда привезет синяк под глазами…

А все оттого, что веселый был человек!

Все в нем как-то с головы до пяток смеялось: смеялась розовая лысинка, не видели никогда покою небольшие плутоватые глазки, усеянные заячьими лапками бисерных морщинок, полуоткрытый, удивленный рот, в который словно по пословице ворона влетела, всегда наготове с усмешкой, припрятанной в уголках немного отставленных губ, оттуда весело поблескивали неправильные, но очень крепкие белые зубы, плечики как на пружинках, пальцы на руках столь ловкие, что барин показывал из них самые разнообразные фигуры, вплоть до амура и псиши, обнявшихся в поцелуе на стенке в отражении от лампы, в меру выпирал очень складный животик, и он совсем не был, видимо, барину в тягость, а короткие ноги знали тысячу разных походок, - все в нем так прилажено было, что, глядя на него, нельзя было не улыбнуться, а если к тому же заговорит, так разве мертвый не рассмеется, хотя бы и не страсть как было смешно.

Бывают такие люди, у них странно смешаны плутовство и благородство…

*****

–  Здрассте, Раиса Васильевна… здрассте, моя дорогая!
– подлетел барин Бодяга к Рысачихиной ручке.
–

Надеюсь, что вы не в обиде, что я, знаете, так неожиданно… хе… хе… хе… я, знаете, у вас вчера… голову потерял… то есть, понимаете, шапку!.. Уе… хе… ха… ха!..

Никита Мироныч и Палашка опять уставились по своим местам с пересиленными улыбками на вытянутых лицах, а Рысачиха с таинственным видом поглядывала на барина и тоже улыбалась одними уголками глаз.

–  Верный друг… верный друг, - кокетливо она отнимала руку, в которую словно влип барин Бодяга, - садитесь… садитесь… я уже распорядилась… Мироныч, чтобы сейчас лошади были готовы!

Никита Мироныч поклонился барыне и не двинулся с места, поглядывая на Бодягу, которому рассказал уже по дороге, что барыня собирается ехать, на что Бодяга разгрохотался, обещавши старосте все дело это как нельзя лучше уладить…

–  Постойте, Раиса Васильевна… постойте, это ж невежливо, к вам, знаете, гость… старинный ваш слуга и поклонник красоты, а вы… куда вы спешите?..

–  То есть как куда?
– обомлела Рысачиха.
– Ты же сам вчера, Бодяжка, говорил, что непременно, непременно надобно ехать… что так оставить нельзя!

–  Говорил… говорил, Раиса Васильевна, - залился Бодяга, - но сегодня… уже не скажу… не потому, чтобы что… а так: небла-го-разу-мно!

–  А я так обрадовалась, Мироныч, что верный человек нашелся, -обратилась барыня к старосте, - а он… я тебя, Бодяжка, не понимаю!

–  Сейчас все поймете! Все поймете, Раиса Васильевна!

–  Ну?

–  Да не нукайте, а то не поедет, - захахакал Бодяга, - первым долгом позвольте спросить… по порядку: отпускали вы своих мужиков по святым местам, знаете, вроде как богу молиться?..

Рысачиха сломала тонкую бровь и недружелюбно оглядела Бодягу:

–  Ты это к чему?..

–  Да все к тому же, Раиса Васильевна… к тому же… кто это вам посоветовал только… я бы сказал: человек не ума!

–  Вот у меня советчик стоит!
– кивнула испуганно Рысачиха на Никиту Мироныча, который затеребил сразу шапку, собираясь оправдываться перед барыней, но та замахала руками и топнула ножкой.
– Молчи уж, молчи, за умного скорее сойдешь!

–  Молчу, - вздохнул Никита Мироныч.

–  Вот и молчи… Бодяжка, говори скорей, сердце мое чует, что не с добром приехал!

–  Что вы, что вы, Раиса Васильевна, - поднял руки Бодяга и раскатился смешком, - что вы?.. Все, все слава богу! Вы в полном здравии, а что касается, - кивнул он на сургучи, - так эка, подумаешь… испугали! Черт с ними совсем, пускай висят: не рябина… дрозды не оборвут!.. Пускай, пускай… что вы от этого, такая богачиха, обеднеете, что ли?.. Пожалуйте ручку!

Бодяга нагнулся к Рысачихиной ручке, но барыня неожиданно вскочила и отвесила ему оплеуху.

–  Мироныч… выпороть Бодягу… сейчас же!
– затопала барыня ножками, Никита Мироныч собрал гармошку на лбу и уставился на барыню, вытянув руки, Палашка побледнела до корня волос и схватилась за щеку, а Бодяга достал из кармашка красный платок, вытер лысинку и с серьезным видом показал Рысачихе на кресло:

–  Садитесь, прошу!

Рысачиха, должно быть, столь удивилась необычному виду Бодяги, что сразу остыла и устало опустилась на прежнее место:

–  Ах, какая я несчастная… несчастная женщина!
– и закрылась платочком.