Князь мира
Шрифт:
Лукерья шагнула к Недотяпе и, перекрестившись на него, как на икону, поклонилась в землю долгим поклоном и поцеловала грязные чуни.
Недотяпа долго смотрел, опершись руками о стол, на широкую, словно дроги, с которых сняли колеса, спину Лукерьи, и глаза его то темнели, то вдруг загорались зелеными огоньками, потом нащупал в золотой груде целковик и тихо промолвил:
– Вставай, Лукерьюшка, простая душа… полно; у нас седни не прощеное воскресенье, чтобы валяться друг перед другом!
Лукерья
– Прости и меня, грешника-кромешника, - прошептал Недотяпа, приподымаясь и осматривая Лукерью пытливыми глазами, - собери, Лукерьюшка, деньги… как бы кто, грехом, не наткнулся… Одно смущение только!
Лукерья как будто только этого и ожидала: не смея сама дотронуться до денег, бросилась к голбице и дрожащими руками стала набивать монеты в две глиняных чашки; одна вышла стогом, другая вровень с краями; схватила их со стола и остановилась посередке избы, не зная, что с ними делать.
– Ты, Лукерьюшка, сунь под шесток, - улыбнулся на нее Недотяпа, -авось там тараканы не стащут! Сунь их поскорее, чтобы глаза мне не мозолили больше.
Лукерья накрыла передником чашки, поклонилась Недотяпе низким поклоном и скрылась за печку. Недотяпа уселся в переднем углу на лавку и, как бы играя серебряным целковиком в неловких руках, хитро и довольно улыбался, и улыбка эта делала его простое лицо замысловатым и страшным…
"Вот юрод, сбоку рот, - подумала про себя Лукерья, когда вышла к нему и встала у притолоки со скрещенными руками, как бы ожидая, что теперь скажет еще Недотяпа, - теперь, пожалуй, пускай себе бормочет что хочет: денежки, слава те осподи, убраны! Теперь бы Мироныча только дождаться!"
– Вот, Лукерьюшка, какое дело выходит, - начал неторопливо Недотяпа опять свой разговор, - как все в жизни у бога устроено ладно: один челэк всю жизнь от бедности да лихоты как мышь от кота кроется, а она его из мышиной норы, кажется, выдерет, без фонаря ночью найдет, а я вот… а я вот сколь годов от богачества бегаю и спасенья не нахожу! Потому сказано ибо: легче верблюду плясать по блюду, чем войти богатому в царствие! Видишь вот этот целковик?..
Лукерья вытянула голову, боясь сдвинуться с места, и жадными глазами посмотрела на монету.
– Как же не видеть, Недотяпа: хорошие деньги!
– сказала она, вздохнувши.
– Да ты на него не жадись, Лукерья! Все равно я вот, скажем к примеру, тебе его дам, а… ног у него, видать, нету, а прибежит! Все равно опять ко мне прибежит.
– Прибежи…ит?
– протянула удивленно Лукерья.
– Истинное слово, вернется… Уж я его, кажется, по-всячески от себя отстранял - и с корабля-то в воду по самой середке моря кидал, и в могилу с покойниками вместе закапывал, и в лесу сколько раз клал на видное место… Одневысь, как в первый оброк приходил, какое дело случилось…
Лукерья
– Да-а… Иду это я к вам с оброком мимо Чертухина, несь знаешь такое село?
– Ну как же, - всполохнулась Лукерья, - как же не знать: в эвтом селе тоже вроде как один святой проживает… Сумнительный мне человек: уж, кажется, на что нищая у нас сторона, а недели не пройдет, чтобы палочкой в окна не стукнул!
– Палочка, значит, выручалочка!
– усмехнулся Недотяпа.
– Такое и прозвание дали: Михайла-с-Палочкой!
– Подают?
– опять усмехнулся Недотяпа.
– А как же? Христа бога ради! Как же тут не подать! Сам не съешь, а нищему человеку за пазуху сунешь!
– Простая душа, Лукерья, у тебя, говорю, простая душа! Михайла не нищий, а все больше ищет.
– Простая душа, зато и нет ни гроша, - отвернулась Лукерья.
– Не было - будет! Подашь - не убудет! Так вот, иду это я мимо болота, а с болота как раз дороги расходятся в разное место, и в стороне так, на самом виду, такой заметливый пень… Подошел я, гляжу - на пенушке лежит медная змейка… Ну, думаю себе, змей - умная, мудрая тварь, подложу-ка я под змейку свой проклятый целковик, авось в норку к себе укатит, змееныши от скуки забавиться будут… Так и сделал… Что же ты думаешь? Не успел дойти до наших ворот, чувствую - здесь, у самого сердца!
– Скажи, сделай милость, - разинулась Лукерья на целковый.
– Должно, что какой-нибудь челэк насунулся и положил его в карман без молитвы! А ведь целкаш-то какой… только подумай: купишь чего-нибудь на три копейки, сдачу сунешь в рукав, а он уж… там… на своем месте, со сдачею вместе!
– Пошлет же бог одному человеку такую удачу!
– перекрестилась Лукерья.
– Оно ведь и правда, Недотяпа, привяжется счастье да удача к человеку, прилипнет к кому-нибудь одному, и ее хуже беды от него помелом не отмашешь!
– Верно… верно, Лукерья!
– обрадовался Недотяпа.
– Правильно, вишь, говоришь. Хуже беды! Во много раз хуже напасти! А думаю я вот теперь, благо ты печешь алялюшки… не запечь ли мне его в тесто? Денежка, она липнет к человечьему поту, пристает к труженой крови, а в божьем хлебе, я так думаю, и поту и крови довольно… Думаю так, что в тесте, с молитовкой вместе, рублик мой должен завязнуть… завязнет!..
– Что ж, - улыбнулась Лукерья, - давай запеку… У нас барыня, бывало, деньги так запекала в бытность майора, когда тот бывал именинник!
– Барыня запекала на именины, а я, Лукерьюшка, запеку-ка себе на похороны! На вот рублишко, сделай, оспода ради, алялюшку потолще да масла не пожалей на этот случай!
– Враз будет готово, - перекрестилась Лукерья.
Лукерья приняла целковик из рук Недотяпы и чуть его не уронила: показалось ей, что побег от него огонек в дрожащие руки и даже под пятки кольнуло, но, видимо, пересилила себя и только перекосилась улыбкой, а Недотяпа подошел к окошку и замотал свалявшимися колтунами:
– Слава те осподи… вот и челэка подходящего бог подает!