Князь Святослав II
Шрифт:
– Ну так и оставил бы Всеволода в его любимом Переяславле, - бросила Ода, - а Чернигов отдал бы Глебу. Небось, бояре черниговские с большей охотой приняли бы сына твоего, нежели брата.
– Нельзя мне так поступать, - проворчал Святослав, - не по закону это. По «Русской Правде» коль старший брат сидит на киевском столе, то следующий по старшинству должен сидеть в Чернигове, а еще более младший брат получает Переяславль. У нас так и было, покуда мы не согнали Изяслава с киевского стола. Теперь положение изменилось, поскольку нас, братьев, осталось двое. По закону, мой старший сын должен сидеть князем в Переяславле, так как этот
– Нет, - коротко ответила Ода.
На этом разговор прекратился, поскольку Святослав не любил кого-либо убеждать в очевидном, а Ода не стремилась выслушивать его доводы, ибо в душе считала, что написанный закон скорее камень преткновения, чем выход из возникающих затруднений при дележе власти.
Святослав был обеспокоен не только тем, что Изяслав скрылся в Польше, но и поведением игумена Феодосия, который открыто осудил изгнание. На праздничный пир, данный Святославом по поводу своего вокняжения в Киеве, Феодосии не прибыл, хотя был приглашен в числе первых. Более того, из Печерской обители явился монах и передал Святославу устное послание своего игумена, из коего следовало, что там, где пируют на развалинах братней любви, ему, Феодосию, не место.
Всеволод повел себя странно, когда Святослав предложил ему вместе с ним съездить в Печерскую обитель и лично переведаться с Феодосией.
«Феодосии на тебя гневается, - сказал Всеволод, - тебе и ответ пред ним держать, брат. А мое дело сторона».
И Святослав, скрепя сердце, собрался один ехать к Феодосию.
– Может, и мне с тобой?
– обратилась к мужу Ода.
– Не стоит, - отказался Святослав и раздраженно добавил: - А то схимники еще подумают, что я вознамерился повлиять на отца-игумена прелестями своей супруги.
Из Печерской обители Святослав вернулся мрачнее тучи.
Ни с кем из своих приближенных бояр он откровенничать не стал, лишь Оде проговорился во хмелю о том, какими упреками встретил его преподобный Феодосии.
– Укорял меня Феодосии тем, что я не просто закон нарушил, Ярославом Мудрым установленный, лишив отцовского стола брата старшего, но изгнал Изяслава из Руси. Как будто не предлагал я ему стол княжеский в отчей земле. Для Феодосия Изяслав теперь вроде мученика. А то, что Никон и Антоний, монахи печерские, спасались в свое время у меня в Чернигове от неправедного гнева Изяслава, про это Феодосии не вспоминает. Сильно же прельстил его Изяслав тем, что канонизировал Бориса и Глеба: выстроил храм в честь первых русских святых, наперекор Царьграду пошел и за это ему честь и слава! Я сказал Феодосию, что кабы не наше со Всеволодом вмешательство, так ничего бы у Изяслава не вышло: не столковался бы он с митрополитом. Феодосии меня и за это упрекнул, мол, тщеславием я объят и за славой людской гонюсь.
Ода внимательно выслушала Святослава. Затем дала ему совет:
– Изяслав выстроил церковь в честь святых Бориса и Глеба в Вышгороде, а ты возведи Борисоглебский храм в Киеве. Да еще краше! В следующий раз Феодосию упрекать тебя будет труднее, ибо за тебя, свет мой, встанут дела твои праведные.
Святослав враз протрезвел: совет Оды ему понравился.
На другой день Святослав, сев на коня, принялся ездить по Киеву, выбирая место для будущего храма. Помогал ему в этом боярин Зерновит и воевода Перенег.
Зерновит предложил
Митрополит Георгий как только проведал о замысле Святослава, сразу к нему пожаловал и давай упреками сыпать, мол, нарушает князь уговор, что храмы святым Борису и Глебу в Киеве строить не будут.
– Где угодно, только не в Киеве, - молвил владыка Георгий.
– На том стоял и стоять буду! Изяслав мне крест целовал на этом.
– Изяслав крест целовал, а я нет, - огрызнулся Святослав.
– И будет по-моему!
Крепко разругались Святослав с Георгием, таких слов наговорили друг другу, какие во хмелю не каждый скажет.
Владыка Георгий на другой же день взошел на торговый греческий корабль и отправился в Константинополь.
– Жаловаться патриарху поехал, - процедил сквозь зубы Святослав, когда ему сообщили о внезапном отъезде митрополита.
– Не битьем, так катаньем хочет меня взять, песья душа!
* * *
В середине лета состоялось венчание Глеба и Янки, дочери Всеволода Ярославича.
Торжество происходило в Переяславле, где Глеб ныне держал свой княжеский стол. Янка несколько раз до этого порывавшаяся сбежать ко Глебу в Новгород, была безмерно счастлива, когда ее суженый супруг вдруг сам приехал к ней в Переяславль. Еще Янка была рада тому, что нелюбимая ею мачеха перебралась из Переяславля в Чернигов.
«Наконец-то ханская дочь не будет больше осквернять своим присутствием покоев, где некогда жила милая матушка», - с присущей ей прямотой заявила Янка Оде, приехавшей на свадьбу.
Из всех братьев Глеба к нему на свадьбу пожаловал только Олег, да и тот пребывал в печали, схоронив недавно жену.
Ода в душе радовалась, что Олег овдовел, ибо в ней с новой силой вспыхнула страстная любовь к пасынку, который в свои двадцать пять лет стал статным витязем с властным голосом и мужественным лицом. За время разлуки чувства Оды к Олегу не притупились, наоборот, она жила воспоминаниями о тех сладостных мгновениях и днях. Ода молила Господа о том, чтобы все это опять вернулось к ней, и даже о том, чтобы в конце концов Олег стал ее законным супругом.
После свадебных торжеств Олег вместе с отцом и мачехой приехал в Киев. Где задержался на неопределенный срок, вынужденный к тому Одой, которая делала все, чтобы вновь опутать его своими чарами. Не хотел и Святослав так скоро отпускать от себя любимого сына. Желая, чтобы Олег поскорее позабыл свое горе, Святослав, сам того не подозревая, толкал его в объятия Оды: велел жене неотлучно находиться при Олеге, развлекать его беседой, воспоминаниями о детстве, тешить музыкой и пением.
– Покажи ему Киев, ведь Олегу сей град почти незнаком, - выставлял супругу Святослав.
– Свози его в Вышгород и Василев, покатайся в ладье по Днепру. Пусть новые впечатления вытеснят из Олегова сердца застарелую боль.