Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
— Покамест не балуют, ваше сиятельство, — успокоил его Прозоровский. — Казачьи разъезды многократно видели их в округе. Но держатся на приличной дистанции и в стычки не вступают.
— А к переправе место выбрал?
— Тут выберешь… — неопределенно протянул князь, жестом приглашая командующего осмотреть берега реки, сплошь заросшие густыми зарослями камыша и сильно заболоченные после проливных дождей.
Сопровождавший командующего генерал-майор инженерного корпуса Сент-Марк сокрушенно покачал головой:
— Осадные
— Это ваши заботы, генерал, — досадливо отмахнулся Долгоруков. — Только к утру переправу навести! Мы и так изрядно времени потеряли…
К девяти часам вечера пришли отставшие на марше легкие обозы. Тяжелые — с понтонами, для артиллерии — задерживались.
Сент-Марк отчаянно ругался, но был бессилен что-либо сделать. И докладывать Долгорукову боялся. Его выручила переменчивая крымская погода: вялый ветер быстро окреп, тугие порывы пригнули камыши, задули костры, в небе всполохнули извилистые молнии, хлесткие раскаты грома покатились над холмами, и, набирая с каждой секундой силу, на лагерь обрушился очередной затяжной ливень.
Долгоруков, уже отходивший ко сну, встал с постели, высунул покрытую ночным колпаком голову из палатки, в сердцах плюнул, вызвал дежурного генерала и, когда тот, промокший до нитки, вытянулся перед ним, приказал объявить еще один растаг…
Утром двадцать второго июня в армию вернулся Эмир-хан. Вместе с ним приехали Азамет-ага и ширинский Исмаил-мурза, настороженные, неразговорчивые.
— Я сдержал слово, русский начальник, — сказал Эмир, протягивая Веселицкому скрученную в трубку бумагу с большой круглой печатью, болтавшейся на красном шелковом шнурке. — И сам вернулся, и ответ привез.
Веселицкий сделал знак Якуб-аге.
Тот взял бумагу, развернул, пробежал глазами по строчкам и с показным облегчением произнес:
— Мурзы согласны с манифестом его сиятельства… Просят принять под покровительство.
Против ожидания лицо Веселицкого осталось бесстрастным: он не верил в столь быстрый перелом настроений крымцев и не спешил ликовать. Спросил Якуба:
— Кто подписал?
— Пять ширинских мурз, четырнадцать мурз других знатных родов, три духовные особы.
— Ширинский бей подписал?
— Нет.
— Хан? Калга-султан?
— Нет.
— Кто-нибудь из правительства?
— Тоже нет.
— Тогда это письмо цены не имеет, — равнодушно сказал Веселицкий. И, спохватившись, строго глянул на Якуба: — Это не переводи!
Тот осекся на полуслове.
Веселицкий обратил взор на Эмир-хана.
— Я рад, что мудрые крымские мурзы послушали твой добрый совет и откликнулись на манифест его сиятельства подобающим образом. Под всемогущей и милостивой защитой ее императорского величества твой народ ожидают долгие годы благоденствия.
— Мурзы подписали письмо
— Сомнение? — Веселицкий собрал лоб протестующими морщинами. — Разве слово ее величества не есть лучшее поручительство? Разве пример ногайских орд не есть лучшее доказательство нашего миролюбия?
— Мурзы боятся, что будут приведены под российское подданство и станут подвержены платежу податей, набору солдат, принуждениям принять христианскую веру.
— В манифесте четко сказано, что татарские народы будут вольны и независимы и станут управляться по древним обычаям, — деловито произнес Веселицкий. И подчеркнул: — По своим обычаям!..
Спустя час татарских депутатов принял Долгоруков.
Веселицкий предварительно рассказал ему содержание полученного письма, поделился своими сомнениям, и Василий Михайлович новел разговор сухо, с жесткими, угрожающими нотками.
— Ваше согласие отторгнуться от Порты своевременно и похвально. Однако в Крыму есть верховный государь — хан, есть калга и правительство, которые по закону уполномочены решать подобные вопросы. Я не нашел в письме их подписей. Стало быть, и хан, и калга, и правительство против отторжения!
— Хан бежал к побережью, — пояснил Эмир. — Как же можно получить его подпись?
Долгоруков брезгливо скривил рот:
— Если хан бежит от своего народа — он достоин презрения… Но это ваши заботы!.. Мне же нужно прошение, подписанное предводителями крымского народа, а не мурзами.
Эмир-хан замялся, не зная, что ответить, оглянулся на Исмаил-мурзу.
Тот раздвинул тонкие губы, спросил вкрадчиво, что будет делать далее русская армия.
Долгоруков надменно выпятил жирный подбородок:
— У меня план один — иду на Кафу!
— Зачем же на Кафу? — забеспокоился Эмир-хан. — Мы не хотим воевать! Разве письмо мурз не говорит о нашем доброжелательстве?
— Письмо говорит о доброжелательстве этих мурз, но не всех крымцев. А поэтому я буду наступать!
Эмир-хан коротко перебросился словами со своими спутниками и попросил робко:
— Дайте нам пять дней… Пусть русская армия стоит у Салгира, а через пять дней мы привезем другое письмо. С требуемыми подписями.
Долгоруков прикинул что-то в уме и, после паузы, сказал холодно:
— Вы получите пять дней. Но если к сроку прошения не будет — я двину армию.
— Будет, будет, — поспешил заверить Эмир-хан. — Вы только здешние крепости не трогайте. Мы турок сами вышлем.
Эти слова оскорбили Василия Михайловича:
— Я выполняю волю ее величества, а не вашу!.. И я ее выполню!
Пока Якуб-ага переводил сказанное, Веселицкий, стоявший за спиной командующего, тихо шепнул ему:
— Ваше сиятельство, уж больно резко… Мы же не завоеватели. Мы — освободители.