Княжич Юра III
Шрифт:
Глава 24
Я стоял перед ростовым зеркалом в своей спальне и поправлял на себе новенькую форму. Хотя, пожалуй, если быть честным, то не поправлял, а просто собой любовался. Посмел допустить такую вот минутную слабость. Всё равно ведь никто этого не видит — в комнате я один нахожусь. Сосед мой, Максим Тверской, только ещё в душ поплёлся и точно в ближайшие четверть часа ко мне заглядывать не станет. Не досуг ему — на занятия собираться надо. Это я — пташка ранняя, в пять утра поднялся, песню записал, Алинке на почту отправил и уже пробежаться успел по парку и вокруг
Нет, я знаю, что слишком часто бегать нельзя — вредно это. Организму надо давать время восстанавливаться. Знаю. И то знаю, что утром и вечером — это, как раз, слишком часто. Однако, истосковался я по этому делу. Да и трасса уж больно хороша… Так что, остаётся надеяться только на поддержку Дара. И вот, кстати: никакой перетренированности я не чувствую. Только бодрость, свежесть и ощущения здорового, полного сил тела. Приятные ощущения.
Пробежался, потом ещё час попрыгал, отрабатывая удары ногами, которые Шифу на прошлой тренировке в мире писателя показывал, растяжку поделал. Затем вернулся, принял душ, прибрался в комнате, подготовился к учёбе, теперь вот стоял перед зеркалом в форме. Красивая, зар-р-раза! Соответствует уровню учебного заведения — лучшего в стране.
Да и на мне сидит хорошо. Мне вообще, идёт форма. Что в писательском мире, где я «метр с кепкой», что здесь, где «медведь, вставший на задние лапы». И носить я её умею. Так что, смотреть в зеркало было приятно.
Ну, ладно. Попредовались нарциссизму, и будет. Собой любоваться, и нравиться самому себе надо. Это полезно. Повышает самооценку, тонус, улучшает осанку, придаёт уверенности… Тут, главное, меру соблюдать, не впадать в крайности, не перебарщивать.
Да и форма… очень сложное и двоякое у меня к ней отношение. Ведь, в конце концов, в мире писателя, и на срочку и на контракт я же сам шёл, по своей воле, на аркане никто не тащил. Больше могу сказать — это было даже не из-за денег, как я всем всегда говорю, кто спрашивает. Нет, я ведь тогда шёл реально: Родину защищать. Делать то, что никто другой не хочет… Как бы ещё в рядовой должности сын учительницы и нейрохирурга, закончивший школу с медалью и инженерный институт с красным дипломом мог оказаться? Только по глупости… то есть, за идею и патриотизм.
И ушёл тоже — не из-за денег. Их, наоборот, тогда как раз-таки очень даже приятными суммами платить начали. Нет. Это тоже было сознательное, идеологически обоснованное решение… я просто, в какой-то момент понял, что… больше не нужен Родине. Ей там теперь другие люди нужны, другого склада…
Хм. Ладно. Прочь воспоминания. Прочь непрошенные мысли! Прошлое в прошлом! Я — здесь и сейчас, а не там и тогда.
Максим Тверской… тоже умел носить форму. И ему она тоже шла. Да ещё и погоны на его белой форме были аналогичны моим — тоже Лицеист старший урядник.
Немая сцена затягивалась: я смотрел на него, он смотрел на меня. У обоих взгляды были оценивающие. В полной форме то он меня вчера не видел: после ванны я в спортивный костюм переоделся и убежал. А потом уже вечер и сон…
Хотя, стоп! Мы же виделись на экзамене… Хотя, там я был первокурсником. А он для меня: досадной незначительной мелочью, практически частью пейзажа, нестоящей лишнего внимания.
— Ну что, налюбовался? — первым прервал наше повторное знакомство Тверской. — Пошли на занятия, а то опоздаем.
— Пошли, — легко согласился я, полностью проигнорировав подначку. Ещё и улыбнулся, добро, без издёвки и вызова. Ещё я на подначки малолеток не вёлся, пф! Добрая понимающая улыбка в ответ на грубость работает гораздо эффективнее. А, если ещё «взрослой» снисходительности ещё добавить в выражение лица и глаз, то это вообще бе-е-е-с-с-с-сит!!
Задачи взбесить оппонента у меня не было. Поэтому простая добрая улыбка, без снисхождения и «умудрённости».
Да,
— Пошли, — и резко развернувшись на месте, быстро зашагал прочь из комнаты. Я за ним.
Хоть в чём-то повезло — в моей группе не оказалось других знакомых лиц, кроме лиц хмурого и почему-то невыспавшегося Максима Тверского, с которым вместе мы и пришагали по утреннему холодку в учебный корпус на первое занятие.
Второе, в чём повезло… хотя, не знаю, рассматривать это, как везение или нет? Второе заключалось в том, что группа не была смешанной: девочки и мальчики даже на «старшей половине» и жили, и учились раздельно… в основном. Некоторые занятия пересекались. В основном, практика, конечно, но и некоторые лекции тоже. Те, для проведения которых, Лицей приглашал специалистов со стороны.
Сегодня таких в расписании не было. Более того, нынче и самих занятий имелось только три: медитация, физическая подготовка и… верховая езда.
Вот, хрен её знает, зачем она в двадцать первом веке нужна! В веке, когда по полям танки гоняют, а по небу рассекают сверхзвуковые истребители… но она, блин, есть!
Хорошо ещё, что начали не с неё, а с медитации — было время мысли с эмоциями в порядок привести, успокоиться.
Медитация… была, кстати, говоря, тоже не подарок. Медитация «на точку». Гадкая такая штука, трудная и даже противная… однако же, крайне полезная. Позволяющая не просто какой-то там абстрактный «внутренний диалог» останавливать или от мира «отрешаться», погружаясь «в Нирвану» или на «иные планы бытия». Нет. Эта разновидность крайне конкретная и совершено прикладная: крепишь на удобном расстоянии от себя вертикально белый лист бумаги с напечатанной в его центре чёрной точкой сантиметра в полтора диаметром, садишься и пялишься на неё. Просто пялишься. Просто на точку… было бы это ещё так просто!!!
Надо ведь полностью на ней сосредоточиться. С-кон-цен-три-ро-вать-ся… Не только взгляд на неё направить, но и мысли, и всё внимание… А тут не говоря о мыслях, даже тупо взгляд удержать на одной точке проблематично дольше минуты — он всё время расфокусироваться пытается либо съехать-соскользнуть куда-нибудь, куда угодно…
Сложная штука. И это, ещё не упоминая о том, что ноги затекают в не самой естественной и привычной позе.
Благо, для меня это упражнение новым не являлось. В мире писателя, я чем только не увлекался. В том числе и таким вот… насилием над собственной природой.
Но это я — почти сорокалетний мужик, с соответствующими усидчивостью, опытом и самообладанием, а вот остальные… Дети — что с них возьмёшь. Тяжело им было. И это ещё притом, что они учатся уже два месяца, и такие занятия им явно не в новинку. Всё равно — тяжко.
Хотя, это я мог оценить лишь по редким звучным хлопкам линейки… по уху нерадивого, отвлёкшегося и начавшего ерзать ученика. Да-да, именно линейки и именно по уху. Преподаватель медитации совершенно не стеснялся использовать прямое физическое наставление на своих учениках. И линейка у него была замечательная: деревянная, семидесятисантиметровая, широкая, гибкая — одно удовольствие такой прелестью по ушам съездить! Я даже позавидовал ему немного: иногда, в своей профессиональной деятельности, на своих уроках, мне и самому прям жутко руки чесались нечто подобное с особенно… весёлыми учениками проделать. Но, в отличие от Эдуарда Петровича, носившего на воротнике значок Одарённого Разума в Ранге Вой, у меня, в мире писателя подобных полномочий в школе не имелось. Нельзя мне там было рукоприкладством (а так же ногоприкладством, линейкоприкладством, стулоприкладством, партаприкладством и прочим, прочим, прочим подобным) на уроках заниматься.