Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

Вот так, на улице, под тыном, Еще не стар кобзарь стоял И про неволю распевал. За тыном слушала Ярина — Не дослушала, упала. «Степаночко! Степаночко! — Рыдала, кричала. — Степаночко, сердешный мой, Что ж ты затаился?… Отец! Это же Степан наш Там остановился!» Вышел отец за ворота, Насилу, насилу Признает его: так горе Хлопца подкосило. «Сыночек мой бесталанный, Дитя дорогое, Где скитался ты по свету, Гонимый бедою?» Плачет старый, обнимает, И слепой заплакал, Точно солнце он увидел Из вечного мрака. И берут его под руки, И приводят в хату, И Ярина ему служит, Как родному брату, Голову ему помыла И ноги обмыла. И в сорочке тонкой, белой За стол усадила. Накормила, напоила И спать уложила, Вышла с отцом из горницы И двери прикрыла. «Нет, не надо, отец милый, Милая Ярина! Я

уже навек пропащий И вновь вас покину. За что ты свой век девичий Со мною загубишь, С калекою?… Нет, Ярина! Засмеют нас люди. Видно, счастье этой хаты Неугодно богу. Он от нас его прогонит К чужому порогу. Нет, Ярина! Бог не бросит. Ты найдешь другого, А я уйду в Запорожье Петь под кобзу снова, Меня любят…» — «Нет, Степан мой, Ты мне ближе сына! И бог тебя покарает, Если нас покинешь». «Оставайся, Степаночко! Не хочешь венчаться — Станем жить как брат с сестрою И не разлучаться. Будем радостью, опорой Старика седого. Сердце мое, Степаночко, Не бросай нас снова!.. Не покинешь?» — «Нет, Ярина!» И Степан остался. Весел старый, как ребенок, И за кобзу взялся — Хотел струнным перебором Возвратить веселье. На завалинке у хаты Втроем они сели. «Расскажи теперь, Степан мой, Как беда случилась. Ведь и мне в плену турецком Бывать приходилось». «Вот меня, уже слепого, Турки выпускали С казаками. Товарищи На Сечь отбывали, И меня с собой забрали, И через Балканы Торопились на родину Вольными ногами. И на тихом на Дунае Нас перегоняют Сечевики-запорожцы И в Сечь возвращают. И рассказывают, плача, Как Сечь разоряли, По церквам оклады-ризы, Свечи забирали. Как казаки-запорожцы Ночью отступали И на тихом на Дунае Новой Сечью стали^{146}. Как царица по Киеву С Нечосом гуляла,^{147} Как Спас она Межигорский Ночью поджигала, Как с Днепра на это пламя Тайно любовалась, В золотой своей галере Плыла, улыбалась. И как степи запорожьи Тогда поделили, За панами запорожский Народ закрепили. Как Кирилл^{148} со старшинами В парики влезали И царицыны сапожки, Словно псы, лизали. Вот так, батько! Я и счастлив, Что слепцом блуждаю, Что всего того на свете Не вижу, не знаю. Как шляхтичи все забрали, Кровь повыпивали, А царя и самый воздух В цепи заковали. Вот что было. Тяжко, отец, От своего дому Уходить просить защиты К нехристю, к чужому! Теперь будто Головатый^{149} Остатки сбирает, На Кубань их подбивает, Черкеса пугает. Пускай ему бог поможет! А что с того будет, Святой знает: послушаем, Что расскажут люди». Вот так они каждодневно Вдвоем до полночи Рассуждают. А Ярина Хозяйкой хлопочет. Вспоминают Запорожья Прошедшую славу И тихонько напевают^{150} Про Чалого Савву, Про Хмельницкого Богдана, Злосчастного сына, И про Гонту-мученика, Про славу Максима^{151}. А Ярина их слушала Да святым молилась. Умолила. Перед постом Они поженились. Вот и конец моей песне. Не дивитесь, люди! Что бывало — миновало И снова не будет. Позабыты мои слезы, Не бьется, в обиде, Сердце старое, черствеет, И очи не видят… Ни хатенки этой белой Под синью небесной, Ни долины приветливой, Ни темного леса, Ни девической улыбки, Ни красы ребячьей Я веселыми не вижу: Все гибнет, все плачет. Я и рад бы где укрыться, Только где — не знаю. Всюду горе, всюду стонут, Бога проклинают. Сердце вянет, каменеет, И не носят ноги, И устал я, одинокий, На своей дороге. Оттого кричу, как ворон, На злую примету: Солнце тучею покрылось, И не видно свету. Еле-еле к полуночи Сердцем прозреваю, Свою немощную песню Людям посылаю. За живой водой и мертвой Ворон улетает, Иногда, ее добывши, Сердце окропляет. И зажжется огонечек, С темнотою споря, И начну рассказ про счастье, А сверну на горе. Вот и нынче про слепого Я рассказ кончаю, А свести концы с концами Как складней — не знаю. Так как не было на свете Этакого дива, Чтоб жена с незрячим мужем Прожила счастливо. А вот — сталось это диво: Год, другой на убыль, Вот они в саду друг с дружкой, Радостны и любы. И старик — отец счастливый — Перед светлым домом Учит маленького внука Вежливым поклонам.

16 октября 1845

с. Марьинское

Подземелье

Мистерия

Перевод Ф. Сологуба

^{152}

Положил еси нас [поношение]

соседом нашим, подражнение

и поругание сущим окрест нас.

Положил

еси нас в притчу во языцех,

покиванию главы в людех.

Псалом 43, ст. 14 и 15

ТРИ ДУШИ

Как снег, три пташечки летели Через Субботово^{153} и сели На крест, который чуть стоит На старой церкви. «Бог простит: Мы — пташки-души, а не люди. Отсюда нам виднее будет, Как разрывать начнут подвал. Хоть бы скорей уж начинали, Тогда б и в рай нас повпускали, — Ведь так господь Петру сказал: «Тогда ты в рай их повпускаешь, Когда начальство раскопает И славный обкрадет подвал».

Первая душа

Как была я человеком, То Присею звалась; Здесь-то вот и родилась я, Здесь и вырастала. Здесь, бывало, на погосте Я с детьми гуляю, Да с Юрусем-гетманичем^{154} В жмурки я играю. Гетманша, бывало, выйдет, Позовет, бывало, В дом — вон там, где клуня нынче, И всего немало Даст — инжиру да изюму И на руках носит. Если ж к гетману приедут Из Чигрина гости, Так вот и шлют вновь за мною. Оденут, обуют, На руки берет сам гетман, Носит и целует. Вот так-то я в Субботове Росла-вырастала! Как цветочек; и меня все Любили, ласкали. Не сказала я вовеки Даже слова злого Никому. Была красива, Да и черноброва. Все-то мною любовались, Уж и сватать стали; У меня ведь в это время Полотенца ткались. Вот-вот скоро б подавала, Да вдруг наважденье! Ранним-рано, в пост Филиппов^{155}, Как раз в воскресенье, Я шла за водою… Уж давно криница Обвалилась и высохла, А я-то — все птица!.. Вижу: гетман и старшины. Я воды набрала, С полными прошла пред ними^{156}; А того не знала, Что все царю в Переяслав Присягать летели!.. И уж как, сама не знаю, Воду еле-еле Донесла до хаты. Что ж я Ведер не разбила! Мать, отца, себя и брата, Собак отравила Этою водой проклятой! Вот за что терзаюсь, Вот за что меня, сестрички, И в рай не пускают.

Вторая душа

А меня, мои сестрички, За то не пустили, Что московскому царю я Коня напоила — Там, в Батурине; как ехал В Москву из Полтавы^{157}. Я была еще подросток, Как Батурин славный Рать царева подпалила, Чечеля убила,^{158} И малого и старого В Сейме потопила. Я валялась среди трупов, И рядом со мною Тут же, во дворце Мазепы, Моя мать с сестрою (Их зарезали обеих), Обнявшись, лежали; И насилу-то, насилу Меня оторвали От покойной, от родимой. Уж как я просила Московского капитана, Чтоб меня убили! Не убили, на забаву Солдатам пустили! И насилу я спряталась, И меня забыли. А в Батурине один лишь Домик сохранился. В этой хате уцелевшей Царь остановился, Едучи из-под Полтавы. Я шла от криницы По задворкам, и он меня Поманил рукою, Просит дать коню напиться. А я — напоила!.. И не знала, что я тяжко, Тяжко согрешила! Я едва дошла до хаты, Замертво упала. А как только царь уехал, Бабка, что осталась После этого пожара, Та, что приютила Меня в хате непокрытой, Меня же зарыла И умерла на другой день И в хате истлела, Никого-то из народа Там не уцелело. Уж их хату раскидали, И пожрало пламя Бревна, балки и стропила!.. А я над ярами И степями казацкими И досель летаю! А за что меня карают, И сама не знаю! Может быть, за то, что всем я С радостью служила… Что московскому царю я Коня напоила!

Третья душа

Я же в Каневе, сестрицы, На свет народилась. Я была еще в пеленках, И не говорила Я еще, когда царица В Канев проезжала^{159}. С матерью мы над Славутой^{160} Были, я кричала, Плакала, сама не знаю, — Есть ли мне хотелось, Иль, быть может, у малютки Что-нибудь болело? Мать, чтобы меня забавить, Реку озирала, — Мне галеру золотую Она показала, Словно домик; на галере Вельможи сидели, Воеводы… и меж ними Царица сидела. Я взглянула, засмеялась, — Дух перехватило! Умерла и мать! В могиле Одной схоронили. Вот за что, мои сестрицы, Я теперь терзаюсь! Вот за что меня на тот свет Досель не пускают. Разве знала я, ребенок, Что это царица — Лютый ворог Украины, Алчная волчица!.. Скажите, сестрицы? «Вечереет. Полетим-ка, Заночуем в Чуте^{161}, Если будет что твориться, Близко нам вернуться». Беленькие встрепенулись, В рощу полетели И на ветке на дубовой Ночевать присели.

ТРИ ВОРОНЫ

Первая ворона

Кар! Кар! Кар! Крал Богдан товар, Да в Киев собрался, С ворами связался, Продал, что накрал.