Код розенкрейцеров

Атеев Алексей Григорьевич

– Что с тобой? – спросила жена под радостные вопли детей «Папа приехал!».

Олегов хотел сурово посмотреть на нее, но неожиданно для себя икнул.

– Ты, кажется, выпил? – поинтересовалась Людмила. Она могла бы этого и не спрашивать. Поскольку густой дух перегара перебивал даже сельские ароматы. Однако вопрос привел в действие механизм осуществления плана мести.

– А что мне остается делать? – слезливо спросил Егор. – Ведь я… – он забыл эту часть монолога, а сколько раз повторял про себя, – …ведь я… страстотерпец. Неделю пью, вторая пошла…

– Неделю?! –

изумилась Людмила.

– Увы, – развел руками Егор, – пропил почти все наше состояние, вот на последние купил… – Он полез в свою котомку, долго там рылся, при этом большая часть содержимого выпала на землю. – Где-то была… – произнес он растерянно, имея в виду бутылку, – наверно потерял… ну ничего, сейчас к хозяйке схожу.

– Никуда ты не пойдешь! – сердито сказала жена.

– Женщина, молчи! Ибо лучшая из них змея!.. Ницше сказал: «Идя к женщине, бери с собой кнут!!!» – заорал вдруг он, вспомнив совет доброй библиотекарши. – Где тут кнут! Васька, тащи кнут! – крикнул он сыну.

– Кончай паясничать! – резко сказала Людмила.

– Папочка! – заплакала дочь, – что они с тобой сделали?

– Все кончено, милая, – заныл Олегов, наклоняясь и слюняво целуя дочь. Ребенок в ужасе отпрянул. – Мне нужно выпить, – сумрачно произнес Егор. – Анисья Трофимовна?..

– Я тут, – мгновенно отозвалась хозяйка, видимо, давно наблюдавшая за сценой.

– Анисья Трофимовна, принесите мне немедленно жбан бражки.

– Никак запил? – удивленно сказала хозяйка, обращаясь к Людмиле. – А я думала, только простые так-то бесчинствуют, а и образованные тоже горазды.

– Бражки! – повелительно крикнул Егор.

– Сейчас, милок. Уведи-ка детей, Люда.

– А что вы хотите делать? – испуганно спросила жена историка.

– Как чего? Протрезвлять буду. Дело привычное. Могу, конечно, и не вмешиваться, но тебя жалко. Он, видишь ты, куражиться вздумал.

– Я кому сказал! Я тут хозяин!!

– Ты, ты, золотой, пойдем, налью тебе.

– А ты – готовься! – обернувшись, сказал Егор Людмиле и двинулся следом за Анисьей Трофимовной.

– Вот сюда, в сарайку, – указала она, – там я тебя и угощу. Ты подожди малость.

Ничего не соображающий историк проскользнул в дверь сарая и стал ждать.

Внутри было темно, пахло мышами и сеном.

– Ты где? – услышал он наконец.

– Здесь, – произнес он, стараясь говорить как можно грубее.

– Выпить еще не передумал?

– Хочу!

– Ну, раз хочешь, получи.

Крепкий удар чем-то тяжелым и твердым свалил его с ног. Олегов больно ударился боком о какую-то железку.

– Жрать, значит, желаешь? Ну, так жри! – хозяйка навалилась на него своим долгим костистым телом и сунула под нос какую-то тряпку. Запах ударил несчастного аспиранта не хуже, чем копыто лошади. Он дернул головой и замычал.

– Давай-давай, – приговаривала хозяйка, тыча ему тряпкой в лицо. Запах аммиака мгновенно привел Олегова в чувство.

– Ох! – простонал он.

– Ну, как, очухался?! – ласково поинтересовалась хозяйка.

– Отпустите меня, –

взмолился Егор.

– Да вставай, нечего по чужим сараям валяться, еще чего подумают… Забирай, – крикнула она куда-то в сторону. На зов явилась Людмила, подхватила Егора под острый локоток и повела домой.

– Я своего завсегда так лечила, – сказала ей в спину Анисья Трофимовна. – Тот тоже, как что, за вожжи хватался. Первая его баба смирная была. Вот он и привык куражиться. Только со мной не покуражишься. Ты, Люда, как чего – меня зови, для его же пользы.

Получив, так сказать, афронт, горячий аспирант мгновенно успокоился и присмирел. Гнев еще бурлил в нем, но нашатырный спирт в сочетании с увесистым кулаком взывал к осторожности. Поэтому Егор только скрипел зубами, но и этот звук производил на близких достаточно сильное впечатление.

– Мама, я боюсь! – шептала дочь.

– Не трусь, Катька, – успокаивал ее братишка. – Я снова Анисью Трофимовну позову, если он…

– Тише! – одернула детей Людмила. – Прекратите эти глупые речи. Сейчас мы его уложим спать, а завтра он снова станет прежним папой.

– Ненавижу, ненавижу! – угрожающе шипел Егор, однако покорно позволил довести себя до кровати и уложить.

Пробуждение принесло невыносимые страдания. Олегов открыл глаза и прислушался. В доме царила полнейшая тишина. Он застонал и спустил ноги с кровати. Голова раскалывалась, мучительно хотелось пить.

– Воды, – чуть слышно произнес он пересохшими губами. Получилось нечто невнятное. – Воды, – повторил он более отчетливо. Но никто не откликнулся, не подал умирающему от жажды кружку с водой.

Олегов кое-как поднялся, нетвердой походкой доплелся до стола. Он был пуст, только посредине лежал лист бумаги, на котором было что-то написано. Олегов подался в сени, где, как он помнил, стояло ведро с водой, зачерпнул полный ковш и пил, пил до изнеможения. Мысли стали проясняться. Он вдруг вспомнил, что вчера вытворял. Не все, конечно, а лишь отдельные фрагменты. Наиболее отчетливо в памяти зафиксировался плач дочери. Он напряг мозги. Ребенок, точно, плакал и кричал: «Папа, папа, что ты делаешь?!» А что он делал? Кажется, пытался драться. А потом?.. В сознании всплыли какие-то неясные образы… Что-то такое, в высшей степени омерзительное. Он вернулся в дом, взял записку и стал читать:

«Вчера ты вел себя безобразно, – писала жена. – Я даже не знала, что ты на такое способен. И, что хуже всего, дети все видели. Такой отец нам не нужен. Мы уезжаем домой, а ты живи здесь и пей сколько угодно».

– Как, живи здесь?! – недоуменно сказал Егор. – Что происходит?

Он скомкал записку, швырнул ее в угол… Этого просто не может быть! Как же так?!

Олегов, несмотря на упадок сил, выскочил во двор и стал лихорадочно озираться, но и здесь было пусто.

«Пугают, – соображал он, – или правда?» Спросить хозяйку, но и с хозяйкой были связаны какие-то неприятные моменты. Это он помнил. И все-таки ничего не оставалось, как пойти к ней на поклон.