Когда бог был кроликом
Шрифт:
— Ну и что у нее есть такое, чего нет у меня? — слышали мы мамин голос из другой комнаты.
— Подружка, — по-видимому, ответила ей Нэнси.
Я оставила их всех в столовой пить бренди, заедать его мятными шоколадками и говорить о прошлом, а сама прокралась в холл, чувствуя под босыми ногами холод каменных плит. Это был момент, которого я ждала весь день, тихий момент, когда Дженни Пенни расскажет мне, как прошло ее Рождество.
Я всегда звонила ей в одно и то же время, после ланча, потому что Дженни Пенни была, наверное, единственным ребенком в мире, который в день
— Подумать о чем? — спрашивала я.
— О мире, о жизни.
— И о подарках?
— Нет, о подарках я не думаю, потому что всегда знаю, что мне подарят. Набор «Умелые руки», всегда лучше и больше, чем в прошлом году, — (вранье!), — и что-нибудь вязаное, что мама вяжет с июля.
Она провела с нами наше первое Рождество здесь, то легендарное Рождество, о котором мы потом долго-долго вспоминали. Она приехала поездом вместе с моим братом и привезла с собой только маленький чемоданчик со второй парой джинсов, сменой белья и страстной, давно сдерживаемой жаждой перемен. Она рассказала нам, что после того, как поезд проехал Эксетер, она все время стояла у окна и смотрела на рваную линию берега и на море, которого никогда не видела так близко, и брызги долетали прямо до ее отражения в окне, и она все время улыбалась до тех пор, пока море не спряталось за скалами и деревьями.
Когда она приехала, мы с ней побежали по газону вниз, и там она свалились в речку и так вопила от радости, что нам всем вдруг стало стыдно за нашу счастливую жизнь и незаслуженное и недостижимое для нее богатство. Даже когда ее вытащили из воды, дрожащую, с посиневшими губами и стучащими зубами, ее радость была так заразительна, что мы сразу же поняли: это Рождество станет незабываемым.
В ночь перед Рождеством мы за руку привели ее в темную гостиную, и она сама зажгла огни на елке, дрожа от восторга и волнения. Фонарики были самых разных цветов, форм и размеров, и, когда они все зажглись в темной комнате, сказка на мгновенье превратилась в ослепительную реальность. «В такой комнате должны сбываться все желания», — сказала она.
Ночью мы лежали в кровати, и она рассказывала мне, как загадала, чтобы однажды приехать и остаться с нами навсегда, а потом мы просто молча лежали и ждали, когда зазвенят колокольчики оленей, везущих подарки, и хотя мы, наверное, были слишком взрослыми, чтобы верить в них, мы их все-таки услышали, и я видела, как на ее лице расцветает чудесная улыбка, и которой не было ни капли цинизма, и была счастлива, что у меня есть брат и что он готов ждать на улице в темноте и холоде, чтобы позвонить в колокольчик и подарить ей радость. В то первое Рождество мы все старались подарить ей радость.
Следующим утром я разбудила ее очень рано, и мы прокрались вниз и там нашли большие наволочки, набитые подарками, и недоеденный пирог с морковкой и мясом, и остатки хереса в бокалах, и сажу на ковре у камина. Она стояла, словно прикованная к месту, и слезы катились у нее по щекам, и она сказала: «Санта-Клаус никогда раньше не приезжал ко мне. Наверное, он даже не знал, где я живу».
Я
— Это я, — сказала я, счастливая, что слышу голос своего друга. — С Рождеством тебя, Дженни Пенни!
— Элли, я не могу долго говорить, — прошептала она.
Я ее едва слышала.
— Что случилось?
— Все очень плохо.
— Что?
— Нам надо уезжать, — сказала она.
— Когда?
— Сейчас. Скоро.
— Почему?
— Потому что надо.
— Я ничего не понимаю.
— Просто нам надо уехать. Ничего больше я не могу тебе сказать, мне не разрешают. Она меня не отпускает.
— Но куда вы едете?
— Не знаю. Мама мне не говорит. Она сказала, лучше, чтобы никто не знал.
— Даже я?
— Все, я не могу говорить. Она идет. Я тебе сообщу, когда мы туда приедем. До свидания, Элли.
Телефон замолчал, и мои последние слова уже никто не услышал.
Я позвала мать, оторвав ее от рождественского телевизионного марафона, такого же традиционного, как индейка и пирожки с мясом, и рассказала ей, что случилось. Она ничего не могла сказать наверняка, но, видимо, что-то подозревала.
— Нам придется подождать, — сказала она. — Когда они туда доберутся, то сообщат нам.
— Куда «туда»?
— В безопасное место.
Рыжик осталась у нас и после Рождества, потому что на Новый год должна была петь в «Луне над бухтой». Она шла первым номером, а вторым был человек, изображающий Тони Беннета. Рыжик называла его Т. Б. и терпеть не могла, потому что от него у нее болела голова.
— Он ведь даже не похож на Тони Беннета, — жаловалась она, когда услышала новость. — Я больше похожа на Тони Беннета, чем он.
Артур с ней согласился. Но деньги платили хорошие, и для нашей деревни эта вечеринка была главным событием года, а Рыжик должна была стать на ней гвоздем программы. Все местные жители надевали карнавальные костюмы, которые начинали готовить за много месяцев, и даже издалека приезжали люди, чтобы показать себя. Отец начал готовить мой костюм четыре месяца назад, и одни мы с ним знали, кем я наряжусь. Мы только говорили всем, что костюм будет лучше и шикарнее, чем в прошлом году, что, в общем-то, было нетрудно, поскольку в прошлом году я была одета большим пальцем.
Все уже давно собрались в гостиной, и я слышала, как брат уговаривает Артура и Рыжика еще раз спеть «Кого же мы ждем?». Мать прокралась в прихожую, чтобы проверить, все ли со мной в порядке.
— Еще одну минуточку, — попросил отец, поправляя мой костюм.
Проблема была в том, что меня все это больше не интересовало. Беспокойство за Дженни Пенни съело всю радость от ожидания праздника; я целую неделю просидела у телефона, торопя звонок, но его так и не было. Только ради отца, который потратил на костюм столько усилий, я постаралась почувствовать хоть какой-то энтузиазм. Мы вместе спустились в гостиную и встали, ожидая, когда смолкнут разговоры.